— Большой приход у вас?
— Да вон, сами же видите — семь человек на службе.
— Не обижают тут вас?
— Да пока охрана с автоматами — нет. Уйдет если охрана — стекла в момент выбьют. То окурки на территорию кинут, то еще что.
Молодые приходят — якобы помолиться и свечки переворачивают, плюют.
Из припаркованной рядом с оградой машины внезапно раздается чеченская музыка на полную громкость. Староста подбегает к ограде и кричит: «Выключи немедленно, совести совсем нет!» Музыку выключают.
— Да что спрашивать, сами же видите!
— Уехать хотели бы?
— Очень. Но некуда. Мы никому не нужны.
Из ворот церкви выходит женщина в косынке, быстро надевает большие темные очки, уходит скорым шагом. За мгновение мы успеваем заметить высокие брови вразлет, орлиный нос, смуглую кожу. Приехавшие со мной чеченцы возбужденно переговариваются — неужели чеченка? Нет, говорю, наверное, осетинка. Похожа на осетинку. Православная чеченка — повод для большого скандала, ее семья станет прокаженной, никого из семьи не возьмут замуж, определенные круги могут объявить охоту на нее — объясняли мне когдато.
Умар не любит, когда вспоминают его прошлое имя. Когдато его звали Олегом — он принял ислам еще в начале девяностых.
Женат на чеченке, по ковру ползает семимесячная дочь.
— Как живется сейчас? Да так и живется. Главное — детей поднять, сами какнибудь дотянем…
Из уст ровесника «какнибудь дотянем» звучит жутковато, но здесь много жутковатого. Знакомый беженец Андрей, осевший в Москве, просит сфотографировать его дом — или то, что от него осталось. Мы ищем указанный адрес, и я честно фотографирую то, что осталось, — осколки кирпичей на фундаменте.
Возвращаясь обратно, видим толпу — наверное, все еще празднуют день рождения Рамзана. Но нет, утром мы узнаем, что взорвали то ли ветлечебницу, то ли чтото рядом. Трассы обстреливаются до сих пор — сразу после моего возвращения в Москву боевики обстреляют милицейскую колонну во Введенском районе, мы проезжали по этой дороге ночью.
Перед отлетом меня ведут к Любе, учительнице русского языка, — она преподавала в школе моего друга. Невысокая улыбчивая блондинка, на мой взгляд, лет пятидесяти, усаживает нас пить чай с шоколадкой, которую подарили ученики. В почти пустой квартире — только кровать, дорогой музыкальный центр и многомного кассет и дисков. На экране — запись концерта Далиды, Люба с сыном меломаны, подрабатывают на перезаписи музыки.
— Конечно, полно проблем! Окна вставили плохо, переделывать надо. Но я тут занимаюсь с учениками, мама Исламчика, Айшат, пробивная такая женщина, добилась, чтобы переделали. Вот, в День учителя вычли по двести рублей — на подарок Кадырову. Нет чтобы добавить — в Астрахани дочке добавили одну тысячу пятьсот. А тут зарплата пять тысяч, и то вычли. В школе премировали при детях только чеченских учителей, а русским — там еще четыре девочки русские преподают — ничего не дали. Ко мне подходят ученики, спрашивают — почему ничем в День учителя не наградили? Разве вы плохой учитель? А что я им скажу…
— Вот мы с Днем учителя вас поздравим. — Бывший ученик кладет на стол двести рублей.
— …Страх? Нет, страха нет. Три войны пережила. Почему три? Так мне семьдесят два года, мой хороший, первой была Великая Отечественная. Да как уж я выгляжу — как жила, так и выгляжу. Только отношение ко всему поменялось, поняла стоимость вещей. Зачем иметь шкаф, если его нельзя унести с собой? Главное — аппаратура и кровать, чтоб спать на чем можно было… Конечно, почти все русские уехали, но стали возвращаться потихоньку. Я тоже хотела к дочери в Астрахань, но вернулась. Я сорок пять лет здесь преподаю — еще с распределения. Приходила сегодня, все мальчики из класса хотели, чтобы я с ними круг лезгинки прошла. Здесь у меня положение, меня уважают, а там я никто. Мое место — здесь.
Китя Карлсон
Мы все любим получать подарки. Мой первый подарок в Японии был куском мяса.
Не удивляйтесь, дарить продукты питания в Японии — и важная часть социальной традиции, и огромная индустрия. В этом есть своя логика. Я, пожалуй, не знаю ни одного другого народа, который бы дарил столько подарков друг другу, с такой частотой и такой регулярностью. Когда общественные порядки требуют от каждого дарить буквально тысячи подарков ежегодно, брильянтовые колье, ясное дело, отпадают. И вряд ли ктото, кроме китайских производителей, обрадуется тысяче цветных авторучек. Остаются продукты: подарок универсальный и не накапливающийся, по крайней мере, если их есть.
Большая часть подарков — это сувениры, или пояпонски «омиягэ». Если верить одному из недавних опросов авиапассажиров в Японии, средний японец, путешествующий внутри страны, тратит 7 908 йен (примерно 80 долларов США) на подарки для друзей и коллег и 6 488 йен (65 долларов) на подарки себе и своей семье. Путешествующие за границу еще более экстравагантны: 27 928 йен (282 доллара) в среднем на подарки коллегам и друзьям и 58 250 йен (589 долларов) на подарки себе. На какой бы из популярных «японских» курортов за границей Японии бы вы ни приехали, от Гавайев до Кэрнса, вы обязательно найдете магазины, продающие буквально ящики шоколадных конфет и печенья (с доставкой прямо в отель или аэропорт) специально на подарки. И, конечно, на каждой железнодорожной станции в Японии обязательно продают упаковки практически одинакового печенья, но с разными эмблемами соответствующего города: традиционно с продуктовыми подарками нельзя жульничать и покупать их рядом с домом, подарки положено привозить, и картинка на упаковке — лучшее доказательство того, что сувенир действительно привезен.
Привезенные сувениры несут важную социальную функцию: если вы брали отпуск или даже просто отдыхали в обычные выходные, японская традиция требует «извинения за отдых» перед коллегами, которые не имели такого удовольствия и продолжали работать. Каждому нужно подарить хотя бы по конфетке, даже если вы работаете в огромной организации в несколько сотен человек. Первые несколько лет по приезду в Японию я был простым студентом, а студенты — народ небогатый, и позволить себе сладости и деликатесы мы могли нечасто. Поэтому омиягэ были настоящей радостью. В институте все время ктото приезжает и уезжает. На конференцию, в отпуск на отдых, или просто совершает визит иностранный профессор. И мы все время, каждую неделю, получали сладкие подарки. Конечно, объем и качество подарков зависят от социального статуса. Для простых студентов привезут по простой конфетке. Другое дело, что подарят профессорам. Не знаю, как другим, а моей группе повезло: наш научный руководитель не любил сладкого. Достаточно было зайти в его кабинет вечерком — там всегда было чем поживиться. Хватало даже, чтобы уносить домой, но студенты народ голодный: подолгу не залеживалось ничего. Впрочем, вру. Однажды один аспирант съездил на выходные в горную деревню в Нагано. Внутри страны японская кухня значительно отличается от известной всем кухни прибрежной зоны. Хотя бы потому, что традиционно японская кухня связана с рыбой и морепродуктами, а в горах моря, естественно, нет. В таких деревнях большим деликатесом считается блюдо инаго, то есть жареные кузнечики. Жареных кузнечиков на маленьких деревянных палочках попробовал каждый. Но без энтузиазма, по одному и все. Это был единственный случай, когда упаковка закончилась лишь к концу недели.
Весна — романтичное время, и весной в Японии хорошо быть мужчиной. На День Святого Валентина, который празднуется в Японии не как выходной, но как модный коммерческий праздник, каждая женщина на работе должна принести в подарок каждому коллегемужчине шоколадку. Не каждая шоколадка признак того, что у вас появилась поклонница. Бульшая часть шоколадок в это время, да и вообще всех подарков в Японии дарятся «гири» — японское слово, которое значит «по долгу». Для японцев гири — очень важная составляющая культуры, возвышенная и романтизируемая. Гири нельзя отдать, его можно только исполнять из года в год. За гири можно умереть, как это делали лучшие из самураев. В противоположность гиришоко бывает и хонмейшоко — шоколад от души, по желанию, а не долгу. Если вы получили хонмейшоко в подарок — у вас точно появилась поклонница. Но догадаться, по какой категории вы получили шоколадку, каждый мужчина должен сам.