— Бриллиант, — подначил я полковника, а он ответил, что я попал в самую точку, хотя он и не уверен, что я понимаю где.
— Почему же не понимаю? — сказал я. — Я понимаю, что власть кому-то может быть дороже.
Я спросил его, неужели он в самом деле рассчитывает набрать нужное количество голосов или он собирает эти голоса для кого-то другого: при такой биографии — и удивительно, что она напечатана без обычных у них иносказаний — это вряд ли удастся. В ответ полковник только пожал плечами и неопределенно хмыкнул, а на мой вопрос, от какой партии он выставляет свою кандидатуру, ответил, что он независимый кандидат. А насчет голосов, сказал он, это еще, как к тому времени все обернется — могут и захотеть.
— А потом, не забывай, весной еще одни выборы, — сказал он.
Я подумал: неужели он метит в губернаторы? А потом подумал, почему бы и нет? Я вспомнил, что наш бунтующий комментатор недавно назвал их людьми с чистой совестью. Действительно, почему бы и нет?
— Хорошо у тебя все развешено, — сказал я, чтобы переменить тему, — все грамотно.
— Это жена, — сказал полковник, — она дама со вкусом, искусствовед.
Я подумал, что, может быть, это была одна из причин, почему его в свое время определили к художникам, но полковник сказал, что она защитила диссертацию “кстати, по авангарду” сравнительно недавно, а тогда вряд ли это имело такое уж значение — просто руководство, которое, по его словам, недолюбливало его за излишний либерализм, в тот раз решило использовать именно это его качество, а то, что жена... Ну, может быть, и это сыграло какую-то роль.
Она сейчас на Канарских островах вместе с детьми — он последнее время очень занят и не может уделять им много внимания.
Я подумал, что не все могут, подумал, что и тогда не все могли, только те, кто мог, не говорили об этом так непринужденно и свободно. Свобода — великая вещь, подумал я, но вслух сказал:
— За что боролись?
Хозяин посмеялся вместе со мной и сказал, что, конечно же, ни за что не боролись и даже не против чего-то, а просто была такая игра. Знаешь как это? “Черно с белым не берите, «да» и «нет» не говорите, не смеяться, не улыбаться, белы зубы не показывать”. И все это знали, сказал он, только одни “смеялись и улыбались” — они проигрывали. А другие не позволяли себе этого — правила игры.
Я подумал, что это не первая метаморфоза полковника. Ведь не всегда же он был полковником — я помню время, когда еще не был. В те годы мы были живы. Для нас это были годы великих открытий. И для него, который теперь называется полковником, и для меня, и, может быть, для того, который теперь убийца. Мы сокрушали стены, пробивали невидимые заслоны. Картины оживали для нас. Потом... Многие обрастали шерстью и, может быть, выли, постепенно превращаясь в полковников. Их полнолуние я спокойно проспал, только потом оно косвенно задело меня. Теперь появились другие ценности: свобода, демократия, деньги. Картины умерли — для мертвого зрителя все картины мертвы.
“Правила игры?” — подумал я.
Я заметил полковнику, что игра шла в одни ворота.
— А в некотором роде, она всегда в одни ворота, — возразил полковник. — В большой игре всегда так. Смотри: вот два шахматиста играют. Выигравший получает миллион, но ведь не от проигравшего? Даже напротив, тот тоже свое получает. За игру платит кто-то другой.
“А за независимость? — подумал я. — Кто платит за независимость? Ведь это тоже немалые деньги. Поди побольше, чем миллион”.
Я подумал, что, может быть, полковник и не отдаст свои голоса кому-то другому, но его собственный голос... Его независимость, его профессиональный опыт, его кураторство и Канарские острова...
“Все — Канарские острова, — подумал я. — А может быть и нет. Может быть, все как раз в порядке, и там, куда он попадет, если, конечно, попадет, это будет как раз то, что надо — прилично и демократично — ведь все зависит от правил игры, и если теперь можно «брать черное и белое» вместо «красного», он, наверное, так и будет делать. Если, конечно, обманет своих, — подумал я, — ведь случилось же так, что дети обманули отцов, вторые стали первыми. Все — Канарские острова”. Мне стало тошно от своего цинизма.
Однако полковник говорил уже о другом. Я вспомнил, что Канарские острова были так, к слову, а разговор шел о его семье, а теперь он спрашивал о моей.
— Ты такой же крепкий семьянин? — спросил он, и мне в его словах почудился подвох.