Я постоял немного, прислушиваясь к своему дыханию, и очень осторожно ступая по мягкому полу, пробрался к окну. Немного помедлил, не желая показаться на фоне окна даже придуманному соглядатаю, потом подался вперед и выглянул. Я увидел темные и все-таки отблескивающие неизвестно в каком свете мокрые крыши с треугольными бугорками слуховых окон, с сохранившимися от старых времен широкими печными трубами и с телевизионной антенной почему-то только на одной из них. Налево, в предпоследнем этаже, я разыскал два окна, принадлежащих моей певице. Они были освещены, но ни в одном не было силуэта, возможно, певицы не было в комнате. Пока все было в порядке. Я сделал еще шаг вперед и, протянув руку вправо, нащупал продолговатый предмет, холодный и жесткий. Я сунул левую руку в карман плаща и с трудом, так как мне мешал висевший на руке зонтик, вытащил фонарик, но мне не нужно было зажигать его — я и так знал, что там такое. Пальцы скользнули вниз по гладкому металлу, ниже нащупали над стволом трубочку прицела — все было приготовлено. Да, это была винтовка с оптическим прицелом, ожидавшая здесь стрелка.
“Кто-нибудь мог бы держать пари, — сказал тогда полковник, — мог бы держать пари, если бы речь и в самом деле шла о конкретном времени и месте, но если покойник имеет выбор...”
Я, скорее, почувствовал, чем услышал какое-то движение сзади меня. Резко повернувшись и одновременно выпрямившись, левой рукой с фонариком я отмахнул назад в темноту и куда-то попал. Оттуда ахнули, но, видимо, больше от досады, а не от боли. Я прыгнул вбок и, повернувшись направо, на секунду включил фонарик. Луч осветил часть пола, кусок нижней балки, ровно столько, сколько мне было нужно, и я отпустил кнопку. Я бросился вперед, вытянув перед собой правую руку, чтобы не налететь на стропила, согнувшись, перескочил через балку и через пару шагов снова мигнул фонарем. Сзади слышались торопливые, неуверенные шаги, тяжелое дыхание, потом глухой удар и тихое неразборчивое ругательство — вероятно, мой преследователь налетел на балку. Однако никто — по звукам шагов я понял, что он не один — не кричал и не приказывал остановиться. Я снова нажал кнопку фонаря и отпустил ее. Так, спотыкаясь и перескакивая через балки, ныряя под стропила и ушибаясь и время от времени мигая фонарем, я добрался наконец до двери и, толкнув ее, вылетел на площадку. Каблуком я захлопнул ее обратно и, прыгая через три ступеньки, помчался вниз по лестнице. Во дворе никого не было, но, похоже, что и по лестнице меня никто не преследовал — или просто не успели? Я пролетел мимо мусорных баков, под второй аркой, под третьей и вылетел на шумный проспект. Дождь уже набирал силу, и многие из спешащих по улице прохожих раскрыли зонты. Я выстрелил своим и превратился в одного из них.
“Когда дела не ладятся и настроение на нуле, — сказали за кадром проникновенным голосом, — попробуйте чай
Я открыл бутылку пива и уселся перед телевизором.
“Что может быть лучше свежего хлеба? — спросил тот же голос и ответил одновременно с надписью. —
“Вот видишь, — сказал я себе, — жалуешься, что все разбежались. Может быть, это ты из-за своей лености и безделья перестал существовать? Люди встречаются, как и прежде, выпивают, болтают, играют в карты и даже выставляют свои кандидатуры в парламент, чего прежде не делали, посылают детей на Канарские острова. А ты чего хотел? Все на свете меняется, однако люди работают. Вот полковник, ведь он не только собирает живопись, как и прежде, но, вероятно, и курирует. Как и прежде, — я усмехнулся. — А ты чего хотел? Здесь, на шестой части земли, никто никогда не покусится на святая святых. Уж скорей Русь отменят, чем Контору. И снова нужны невостребованные таланты. Не обязательно всем собираться в одном заведении. Сиротки сидят в учреждениях, в разных фирмах, агентствах и фондах, но заботливые полковники снова собирают их под крыло. Идет лейб-кампания, борьба за право жить и убивать. Все по-прежнему, все в порядке, а если тебе нравится твой образ жизни, живи так, как живешь. Только не жалуйся — кто виноват, что ты растерялся? Ведь это не по тебе. Ты сам всех бросил, ты сознательно превратился в одинокого телезрителя со стаканом в руке, в полусонного обывателя, пережидающего непогоду. И не входи в телевизор, не то сам рискуешь превратиться в телегероя. Что ж, это тоже какая-то деятельность, — подумал я, — и может быть, единственная реальность.”