Представьте себе, что, внезапно выйдя из задумчивости, причем, возможно, вы ни о чем и не думали, а просто пребывали в каком-то созерцательном спокойствии, в расслабленности, в йогической прострации — называйте это состояние, как хотите, — но выйдя из него, вы внезапно осознаете, что смотрите на осеннее, холодное и на этот раз бескрайнее небо сквозь разорванный глаз. Сквозь прореху на холсте. Сквозь прореху, которая пересекает огромный натуралистически выписанный глаз.
Эта неаккуратность резко раздражает вас, и вы уходите по сырому тротуару вдоль сетчатой решетки сквера, спешно удаляетесь, становясь в перспективе все меньше и меньше для того, кто, оставшись у плаката, мог бы наблюдать за вами.
А ведь сначала сквозь эту прореху вы просто смотрели на небо — самой прорехи вы не замечали.
Однако вечером что-то вдруг вспоминается вам, что-то начинает беспокоить. Что-то в этот день было не так. Может быть, вы что-то забыли сделать, что-то упустили? Как будто нет. Перебираете в памяти события, встречи этого дня. Может быть, чье-то неприятное слово, просто неодобрение? А может быть, сознание греха? Нет, не то.
— Ты должен простить это себе. Ты не избавишься от этого, пока не простишь себя.
— Я не могу. Они все время со мной.
— Пойми, все дело в тебе. Ты сам должен простить себе это, иначе ты будешь повторять это снова и снова. Тебе нужно разорвать это кольцо.
— Я не могу.
Это тоже выдуманный диалог. Вернее, часть какого-то тоже, вероятно, несостоявшегося диалога, потому что в нем нет ни начала, ни конца, и неясно, о чем идет речь, так, какое-то эхо какого-то диалога, который может быть частью какого-то действия, а может и не быть. Он почему-то прозвучал в ушах, именно как эхо, просто это состояние отразилось в нем, какой-то осадок.
Васильевский остров — место густо заселенное, и при своих особнячках, газонах, скверах, дворах все равно не производит провинциального впечатления, поэтому, когда, возвращаясь домой, я остановился у рекламного щита, и здесь меня окружила толпа. Они снуют, задевают меня сумками и локтями, иногда что-нибудь спрашивают (иногда не у меня) и много, слишком много матерятся.
Как-то все это вне времени, ничего не поймешь. На углу Шестой и Среднего особенная толчея — здесь трамвайная остановка, ларьки (много ларьков), а по улице, в сторону Малого проспекта — ряды лотков. Этих все хотят разогнать, но пока не разгоняют. Здесь можно взять две бутылки пива, можно три. Одну выпить здесь, сидя на широком, метра полтора в диаметре, бетонном кольце, приготовленном для клумбы, которой здесь все равно никогда не будет, потому что не будет уже ничего, — две взять с собой, чтобы позже выпить дома под телевизионную “чернуху” — ее стали много показывать последнее время. Кажется, что-то беспокоило уже там, на углу, а может быть, еще раньше. Вспомни, какую-то неудовлетворенность ты чувствовал весь день. У русского человека чувствовать удовлетворение мало причин, но это другое, оно возникло, кажется, там, на углу, когда ты стоял, бессмысленно таращась на рекламный щит и, может быть, так же пытаясь что-то вспомнить. И, возможно, оно мелькнуло в твоем мозгу, но тут же что-то помешало ему оформиться в образ или мысль — может быть, тебя толкнули или отвлекло что-нибудь другое, тонкая, натянутая нить, соединявшая тебя с мишенью, порвалась, пуля ушла в никуда. Ты так и не вспомнил, не понял, что беспокоило тебя, но к этому беспокойству добавилось еще и другое. Ты не только не вспомнил того, что искал, но еще упустил из виду и то, что могло бы помочь тебе вспомнить. Это доходит не сразу: вот еще минуту назад ты сидел на бетонном кольце, наблюдая толпу, и вдруг чуть ли не под ногами ищешь причину своего беспокойства, не можешь понять, что с тобой происходит.
Нет, этой ночью так и лег спать с ощущением этой неудовлетворенности и чуть ли не предчувствия. Может быть, и предчувствия. Так бывает. А может быть, в этот момент где-то что-то совершается, что-то, пока не касающееся тебя, но оно потом как-то проявится, придет к тебе, как приходят какие-то важные, имеющие влияние на твою судьбу знакомства. Ты берешь визитную карточку. Ты можешь взять ее с голубого пластикового стола — она лежит рядом с недопитой чашечкой кофе. Ты еще не знаешь этого человека, но ведь он есть. Он есть, он живет, и его жизнь какими-то путями ведет его к тебе. И он придет, как однажды приходит решение, которого, казалось, ты не ожидал. Так и это. Оно где-то происходит и пока не касается тебя, но уже беспокоит, ты чувствуешь, как оно своими волнами достигает тебя. Это и есть то причинное беспокойство? Видел и не придал значения, потому что не было значения. Что-то замелькало вот только теперь у телевизора, но это не касалось меня. Однако я почему-то стал свидетелем. Свидетелем чего? Свидетелем совпадений или закономерных повторений, свидетелем или даже соучастником, потому что к ним (этим совпадениям или повторениям) ты добавляешь событие того же порядка. Порядка? Да, здесь и появляется порядок. До тех пор чего-то не хватало, может быть, только одного действия, но ты добавил свое, и вот выстраивается цепь событий, и тебе известны начало и конец — весь сюжет, и в этом сюжете недостает только одного действия, вот этого, твоего, и это главное действие, ключевой момент, и ты знаешь: кроме тебя нет никого, кто бы это действие совершил. И ты берешь на себя эту роль для того, чтобы сюжет развился, чтобы спектакль состоялся. Это не твоя роль, ты бы охотно отдал ее кому-нибудь другому, но тебе нет замены, и ты берешь ее на себя. Нет, все это только в воображении: есть роли, которые ты никогда бы не взял на себя, и есть сюжеты, которым бы лучше не развиваться, есть снимки, которым лучше не проявляться до конца. Пусть остаются морщинки, но ты не будешь знать, что это они, потому что нет лица, на которое они могли бы лечь, и если ты не знаешь, о каком действии идет разговор, то пока оно еще не касается тебя.