Но есть другие вещи. Мой противник прикупил третью даму, и эту игру я проиграл. Утро было солнечным, и на крышке телевизора собралась пыль. Впрочем, стол, полка буфета и, наверное, книжные полки тоже были покрыты уже достаточным слоем пыли, и когда я переставил подсвечник, на тусклой поверхности стола темно заблестел сохранившийся под ним кружок полировки. Я подумал, что и в остальных местах так, подумал, что редко прикасаюсь к вещам, как будто не живу здесь.
“Я уже давно переселился в телевизор, — сказал я себе. — Надо, чтобы кто-нибудь ко мне заходил”.
Но я не представлял, кто бы мог это сделать. Я отнес посуду на кухню и поставил в раковину. Было пусто, у меня не было даже тараканов. Не нужно было ни о чем думать, нужно было осмотреть плакаты. Для меня это стало тяжелой обязанностью. Я надел плащ, шляпу, взял зонт. Выйдя на площадку, не стал вызывать лифт, спустился пешком.
Было солнечно и свежо. Тротуар был сухим, хотя вчера несколько раз шел дождь. Проходными дворами я дошел до Шестой линии и тогда спохватился, что щит с плакатами остался на Среднем.
“Вернусь, — подумал я, — надо посмотреть”.
Я купил в киоске несколько газет, патриотика не было на своем месте.
“Да и что там можно узнать? — подумал я. — Кроме брани, ничего не прочтешь — у них нет никакой информации”.
Я вернулся на угол Среднего, остановился у плаката. Я тяжело вздохнул. Конечно, этого я и ожидал. Наклеенный рядом с Мариной Гринько плакат Мюзик-холла был тоже испорчен: был выдран глаз у певицы или, может быть, танцовщицы — не знаю, кем она там была — в общем, у дамы в кокошнике на фоне хохломской росписи. Была испорчена еще одна афиша с бледным оттиском фотокарточки какого-то фокусника или гипнотизера — было ясно, что сегодня в городе будет испакощена вся печатная реклама, имеющая какие-нибудь глаза. Наивные мошенники, вечные неудачники, пытающиеся перехитрить всех остальных. А так это уже обыкновенный тотализатор и, в общем-то, даже довольно честный, хоть и с макаберным оттенком. Я рассмеялся. Потом я обернулся — никого не было, чтобы отреагировать на мой смех.
“Никто не может предвидеть последствия сказанных слов”, — подумал я. Теперь нельзя было быть уверенным в том, что это черная метка.
Все купленные мною газеты в той или иной форме предсказывали смерть Марины Гринько, и один из заголовков был лапидарно прост:
Представляю, что чувствовала певица среди этих предсказаний, извергаемых на нее всеми средствами массовой информации.
Несмотря на то, что казино, устроившее неслыханный тотализатор, окружило певицу сплошной стеной телохранителей, — писала эта газета, — участь ее предрешена. Убийца — мы имеем в виду заказчика и, по всей вероятности, не одного — видимо, очень заинтересован в зловещем каре, и ставки очевидно слишком высоки, чтобы кому-нибудь из игроков сказать: пас. То, что за этой игрой теперь наблюдает масса посторонней публики, по-видимому, не только не пугает игроков, но и делает игру особенно волнующей. Замечательно, что здесь мы наблюдаем уже две игры, в одной из которых еще так или иначе участвуем: одна из них весьма оригинальный вариант покера, правила которого мы в дальнейшем попытаемся разгадать, другая не менее оригинальный тотализатор, где ставки делаются на проигрыш. Отличительным правилом этого страшноватого покера является то, что здесь нет соперничества различных комбинаций — комбинация всего одна (мы пока не знаем, каре это или покер), и эту комбинацию по жребию или иным способом (этого мы тоже не знаем) получит один из неизвестных нам игроков. Но четвертой дамой в этом страшном каре уже выбрана Марина Гринько. Делайте ставки, господа.
Я пересек сквер и остановился напротив тяжеловесного, красноватого здания в стиле позднего конструктивизма. Над квадратным бетонным козырьком широкая ниша была заполнена деформированными, белыми с красной каймой звездами, на фоне которых выступала объемная надпись: CASINO и на самом козырьке еще более крупными буквами: STARS.
Справа от входа был щит с рекламными плакатами, среди них и плакат Марины Гринько, но здесь он был нетронут — потенциальный вредитель, вероятно понимал, что охрана здесь достаточно крута, чтобы как следует намять ему бока.
Я перешел тротуар и под козырьком прочел набранное крупным шрифтом объявление, что в казино можно взять напрокат смокинг или фрак — ничего не было сказано насчет полагающихся к ним остальных предметов. Толкнув тяжелую, настоящего дуба, застекленную дверь, я вошел в вестибюль. Слева довольно далеко тянулся массивный, сохранившийся от прежних времен барьер гардеробной, справа были какие-то лотки с журналами, дальше шли игровые автоматы и уже в самом конце вестибюля была четырехстворчатая дверь — вероятно, в игорные залы. Я обернулся назад и увидел сидящего в кресле охранника, здоровенного “гориллу” в пятнистой форме — он читал газету. Как-то все это не вязалось с моими представлениями о европейских казино, наверное, и об американских тоже. Я представлял себе все это несколько иначе: вежливый швейцар у дверей, много удобных кресел и низких столиков в просторном холле и никаких заметных зрителю вышибал в камуфляже.