Королева, наверное, прознала, что несколько наших военных кораблей поджидают ее у Конунгахеллы, поэтому она зашла во фьорд и дальше собиралась ехать по суше. Но в Осло мы захватили то, что было целью нашей поездки. Я, священник, участник многих битв, вел один корабль, Свиной Стефан — другой. Мы напали на них рано утром, на йомфру Кристин и ее служанку йомфру Лив. Это было похищение. Королева прибежала на крик дочери, она стояла на берегу растрепанная, потерявшая былое величие, и осыпала нас проклятиями, она была некрасива и вместе с тем пугающе прекрасна в своем безграничном отчаянии. Наши корабли медленно вышли из фьорда.
Я не знал тогда, не знаю и теперь, была ли йомфру Кристин моей пленницей или я ее пленником. Но знал, что исполнял волю конунга, когда бросился вслед за его дочерью, чтобы вернуть ее обратно. Я ощущал в себе его волю. Он любил дочь, может быть, он любил и Маргрет, на эту тему мы с ним никогда не говорили. Как бы там ни было, он горячо и беззаветно любил свою дочь Кристин, и любовь эта была, наверное, не меньше, чем его любовь к власти. Конунг подавлял каждого, кто не разделял с ним его желаний.
Сверрир часто говорил, что ради мира с посошниками [1], готов осушить любой кубок хорошего или дрянного вина, что это его долг как повелителя этой земли. Когда йомфру Кристин выросла, она распустилась, как распускается цветок на горячем солнце у просмоленной бревенчатой стены, это было чудо, и он наблюдал за ней своим тяжелым, немного отсутствующим и вместе с тем цепким, холодным взглядом. Он знал цену своей дочери. И он знал ей цену как женщине.
Поэтому моим неприятным, тяжким долгом было вернуть ее, я исполнял волю моего конунга. В этой стране много хёвдингов-посошников [2], стоящих выше других, людей, которые с легкостью переступят через любой труп и с радостью преклонят колени перед йомфру Кристин. Отданная нужному человеку, она помогла бы нам расколоть ряды посошников и получивший ее получил бы звание ярла [3] и стал бы нашим послушным человеком. Когда-нибудь была бы написана и его сага. И пусть бы ее написал аббат Карл.
Но что сказала йомфру Кристин, стоя с развевающимися волосами на корме корабля, летящего по черному блестящему морю? У нее был острый отцовский ум и его способность провидеть завтрашний день. Она обладала и его несокрушимой волей, когда требовала то, что принадлежало ей по праву, а может быть, и больше. Она сказала:
— Я никогда не выйду замуж за человека, который по рождению ниже моего отца.
Йомфру Кристин, вряд ли ты разделишь свое брачное ложе с каким-нибудь конунгом, тебе не суждено выйти королевой из своей опочивальни. Но я видел на своем веку достаточно женщин, чтобы понять, что в тот день, когда придет срок, не происхождение мужчины, ставшего твоей судьбой, но его сила или ее отсутствие заставят тебя полюбить или возненавидеть его.
Во фьорде мы взяли в плен рыбака и, прежде чем убить его, отправили женщин в палатку. Он первый сообщил нам, что посошники со своим флотом стоят у Тунсберга, и мы уже не могли оставить его в живых — он знал больше, чем следует. Мы посовещались со Свиным Стефаном и решили, что он с обоими кораблями поплывет дальше на восток и постарается избежать встречи с флотом посошников, который, как мы полагали, только входит во фьорд. А мы — йомфру Кристин, ее служанка йомфру Лив и я сам в сопровождении наших людей — проберемся по крутым горным тропам в усадьбу Рафнаберг. Из этой усадьбы виден весь фьорд, я уже бывал там и знал, что оттуда есть дорога на запад, в Теламёрк, а при необходимости можно сушей добраться и до Бьёргюна [4]. Или же Свиной Стефан вернется и заберет нас оттуда.
Йомфру Кристин послушно сошла на берег, если б понадобилось, я бы даже связал ее, но только в самом крайнем случае я бы пригрозил ей оружием, чтобы заставить ее следовать за мной. Думаю однако, что мое глубокое уважение к ней и любовь, которую конунг питал к своей дочери, оказали своей действие.
Мы направились к усадьбе.
В усадьбе Рафнаберг нас приняли не очень дружелюбно, ее хозяин не раз сражался среди тех, кто оказывал сопротивление конунгу Сверриру. Его звали Дагфинн, а его бедную жену — Гудвейг. Про Дагфинна было известно, что он далеко не отважный человек, а вот Гудвейг считалась весьма смелой женщиной. Поэтому я ударил ее по лицу кожаным поясом и сказал:
— Протяни руки…
Она протянула, я больно ударил ее по одной руке и задумался на мгновение, правильно ли будет ударить и по второй, потом я застегнул пояс и спросил, где ее дочь. Дочь звали Торил. Она пришла, это была молодая, еще незамужняя женщина, может, она вообще еще не познала мужчины, она была не очень красива. Я сказал, что мои люди не тронут ее без моего на то позволения.
— А дам ли я его, зависит от тебя и твоих родителей.
Когда-то конунг Сверрир и я побывали в Рафнаберге. На двух небольших кораблях мы зашли во фьорд для разведки, там на нас напал конунг Магнус, и нам пришлось искать спасения на суше. Мы взяли лошадей в Рафнаберге и в соседних усадьбах. Взяли и парнишку, которого звали Свейн, единственного сына Гудвейг и Дагфинна. Я передал Дагфинну волю конунга:
— В благодарность за то, что конунг хочет сам воспитать твоего сына, ты должен сложить у себя на усадьбе костер и зажечь его, если увидишь, что корабли конунга Магнуса входят во фьорд. Зажжешь костер, парнишка будет жить, не зажжешь — умрет.
В тот раз я убедился в необыкновенной силе Гудвейг. Когда мы на лошадях увезли ее сына, она пошла за нами пешком. Несколько раз мы пытались прогнать ее, но она все равно шла за нами, она не плакала. В конце концов мы ускакали от нее. Больше года Дагфинн верно служил нам — из его усадьбы открывался вид на весь фьорд до самого Осло.
Однажды Свейн убежал от нас и вернулся домой.
Теперь он был здесь, в Рафнаберге.
Я взял с собой в Рафнаберг только четырех человек и еще Малыша, несчастного горбуна, который был моим личным слугой и всегда спал у моей постели. Но тут, в Рафнаберге, я встретил человека, с которым часто пересекался мой путь. Он не жил в этой усадьбе, его звали Гаут, и он строил церкви. Гаут был однорукий. Куда бы я ни приехал, с конунгом или без него, там всегда появлялся Гаут. В рваном плаще он ходил по дорогам из усадьбы в усадьбу, Гаут был всюду — в селениях, городах, в трактирах среди пьяных, но сам он при этом всегда оставался трезвым. Если мы подходили к какой-нибудь строящейся церкви, там, склонившись над камнями, неизменно стоял Гаут. Его топор всегда точно попадал в дубовый ствол, когда на какой-нибудь усадьбе возводился дом Божий. Но он был однорукий.
О том, как Гаут потерял руку, — это уже другой рассказ. Он попал в плен к каким-то воинам. Гаут не знал тогда, не знает и теперь, занимались ли они разбоем или служили конунгу и действовали по его воле. Воины сочли, что Гаут оскорбил их. Они схватили одну женщину. Не имея другого оружия, кроме своего мужества и веры в Бога, Гаут выступил вперед и сказал, что они не должны трогать ее. Они отрубили ему руку.
С тех пор он ходит по стране, ищет того или тех, кто совершил это злодеяние, и если встретит их, то простит. Гаут твердо верит, — и эта вера внушает мне уважение, хотя иногда возбуждает и злобу, — что если он встретит и простит своих обидчиков, у него на месте обрубка снова вырастет рука. Может, он слышал историю об одном святом, которому Господь вернул отрубленную руку. Гаут верит, что святая милость распространится и на него, и в этом его единственная гордыня. Он бывает повсюду.
Он здесь.
1
Посошники (от епископского посоха) — возглавлялись представителями крупной аристократии и католическими прелатами. (Здесь и далее прим. переводника).