И уже уходя, вояка пробормотал себе под нос, чтобы никто не слышал.
— Назвать свой дромон «Отрыжка Локи»! Сдуреть можно! Пусть кто-то другой скажет об этом самому Сигурду Ужасу авар. Это точно буду не я! Мне до пенсии всего три года осталось. Жить ведь еще и жить …
Глава 6
Сентябрь 640 года. Братислава.
Деревянный сарай городского театра был забит под завязку. Еще бы! Ведь давали новую пьесу про любовь! Да не про каких-то непонятных греков с жуткими именами, а про детей двух купцов, которые поссорились, не поделив что-то по торговой части. Дети друг друга любят, родители — ненавидят, а потому свадьбе не бывать. В общем, жизненная пьеса оказалась. Каменное здание театра еще строилось, но и здесь уже появился какой-никакой уют, ведь к визиту князя с женами из дворца привезли целую уйму ковров, плотно завесив ими дощатые стены.
Грянула музыка, которую издавал оркестр приблудных индусов, спрятавшихся за ширмой, и это было что-то новенькое. Ведь до сих пор все представления проходили в полной тишине, нарушаемой лишь пафосными выкриками и завываниями, что должны были донести до зрителя весь трагизм ситуации. Публика зашепталась, ей тоже понравилось вступление. Оркестр выдавал что-то протяжно индийское, но другой музыки здесь почти не знали, а потому и эта пошла на ура.
И тут князь в очередной раз поблагодарил Збыха, по которому плакал провинциальный театр, в который Николай Семенович забрел как-то, поддавшись на уговоры жены. Ей в профкоме всучили бесплатные билеты. Тягучее, бессмысленное и насквозь фальшивое зрелище до сих пор вспоминалось с содроганием. Там-то он и заработал стойкое отвращение к этому виду искусства.
— Да! — буркнул Самослав себе под нос, глядя, как стараются на сцене актеры. Для них успех постановки стал в прямом смысле вопросом жизни и смерти. — А ведь можно было бы и наших тогда на полную самоокупаемость перевести! Глядишь, и ставили бы то, что людям нравится, а не только им самим.
Самослав смотрел на сцену с искренним интересом. Ведь и автор, прикрывшийся броским псевдонимом Ромуальд из Бургундии, был ему хорошо знаком, и новый состав актеров, которых он раньше не видел, пробудил в нем любопытство. Театр менялся на глазах. Публика, пресыщенная Орфеями, Эдипами и прочими Агамемнонами, начала уставать от античного наследия, и глава труппы, ощутив на своем кармане кризис жанра, подошел к постановке со всей ответственностью. Поскольку просто так их кормить никто не собирался, то приходилось быть интересными.
Прежде всего, на роль Воислава и Греты он взял двух молодых и весьма симпатичных ребят. Причем Воислав был словен, а вот Грета, судя по германскому акценту, происходила из рипуарских франков. И было во всем этом что-то необыкновенно трогательное, зацепившее Самослава за душу. Чувства на сцене оказались самыми настоящими, без малейшей примеси фальши. Да они же любят друг друга, — догадался он вдруг. — По-настоящему любят! И правда, как еще можно сыграть неподдельную любовь, когда театр в этом мире — это либо пафосное воздевание рук и смена масок, либо похабная ярмарочная пантомима? Глава труппы нашел гениальный выход. Эти двое имели толику таланта, и им не пришлось вживаться в роль.
История несчастной любви затянула даже толстокожих бояр, а уж женские вздохи и вовсе раздавались то тут, то там, сменяясь тихими всхлипами. Даже Людмила, которая терпеть не могла выпускать наружу эмоции, то и дело кривила в гримасе прекрасное лицо, украдкой смахивая слезу. Мария же, чувства которой на людях почти никогда не бывали искренни, здесь оказалась совсем другой. Она как будто сама стала юной Гретой, а не прожженной, насквозь продуманной интриганкой, умевшей выстраивать свои ходы на долгие годы вперед. Самослав видел перед собой наивную, добрую девчонку, которую безумно хотелось обнять и пожалеть. Мария сидела, подперев щеки кулаками. Она, став похожа на деревенскую бабу, то и дело шептала что-то, видимо, повторяя за героиней или придумывая за нее правильный ответ. Самослав просто не узнавал собственную жену.
А вот финальная сцена проняла даже его. Разъяренные родители, которые настигли сбежавшую и обвенчавшуюся тайком пару, грозили разлучить их. И тогда влюбленные приняли яд под завывания оркестра, который каким-то неведомым образом издал зловещую и тянущую душу мелодию. Тела влюбленных застыли в предсмертных объятиях, а чаша упала наземь, разлившись по земле последними каплями отравленного вина. Женская половина зала разразилась рыданиями, и даже умудренные сединами мужи пускали слезу, не стесняясь окружающих. Это был успех!