Я, конечно же, понимаю, что будучи близким другом конунга, я должен был неизбежно испытывать чувство неудовольствия от того, что у него теперь появился тот, кто окажется ему ближе, чем я. Но это еще не вся правда обо мне и королеве Маргрете. С Астрид я встречался наедине. Маргрете же я встретил как один из других мужчин.
Фру Гудвейг, постарайся понять меня. Маргрете была дочь конунга, но она не была рождена с королевским достоинством и благородством. Так и случилось: она делила с конунгом ложе, не обладая теми качествами, которые истинная королева подносит в дар своему народу. А еще хуже было то, что она не была рождена стать женщиной. Ей следовало бы родиться мужчиной, стоять лицом к лицу с врагом на поле брани, пасть от смертельного удара и быть похороненной в земле, после того как более известные герои станут прахом прежде нее. Но вместо этого она делила ложе с конунгом.
Свадебный пир в Бьёргюне был невеселым. Конечно, его отличали пышность и изысканность, и повсюду были выставлены длинные столы, а вокруг конунговых чертогов выросли палатки, где люди могли выпить и поесть за здоровье королевы. Со всех концов страны съехались музыканты. Звоном литавр и пением труб приветствовали они конунга и его жену, шествующих во главе процессии из церкви. Мечами били о щиты, семенили женщины, кричали дети; священники преклонили колени, а мощи святых – их оказалось больше, чем я думал, – были вынесены в раках из церкви, и их несли впереди и позади конунга. Ликование росло, и Господь Всемогущий тоже радовался на небесах, но больше всех осталась довольной королева. Вообрази себе прическу конунга Сверрира, фру Гудвейг. Конунгу надо было бы сказать ей, что на свадьбе лучше будет, если волосы его взъерошит ветер, а он сам сможет подбежать к какому-нибудь ребенку и похлопать его, подмигнуть старушкам, вскинуть руки над головой. Но она была против. И он промолчал. В этом был первый признак того, что он больше не единовластный правитель в своей стране.
Волосы конунга были еще сильнее смазаны воском, чем в тот раз, когда он встречал королеву. Они казались деревянными, а борода стояла торчком, словно ей незнакомы были ни ветер, ни дождь, ни солнце. У конунга был совсем иной вид, не такой, как раньше, – и отчуждение между ним и его людьми выросло. Она не поняла этого. И он молчал.
Он надел штаны, которые были ему узковаты сзади. Прежде конунг Сверрир любил носить широкие, просторные штаны. И ходил размашистой походкой. И хотя это было не всегда красиво, он не хотел стеснять своих движений. Вскакивал ли он на коня или, наоборот, соскакивал из седла на землю, – он всегда двигался быстро, проворно, и в движениях его было нечто от свободных повадок животного. Но теперь штаны оказались слишком узки. Я хочу назвать это именно так. То было последнее изобретение при дворе ее отца, который ежегодно посылал своих гонцов на юг, в большие страны: штаны на мужчинах должны быть заужены спереди и сзади. Ты хорошо разбираешься в женщинах, фру Гудвейг, или тебе лучше знакомы мужчины? Ты должна знать, что если одна женщина по особому причешется, собираясь на праздник, или туже затянет пояс на талии, так что конец его торчит наружу, – то на следующем же перекрестке ей будут подражать остальные женщины. Однажды в старые добрые времена мы говорили об этом с конунгом Сверриром. И оба мы считали, что любой наряд, мужской или женский, должен шиться после тщательного размышления о том, для чего это нужно. И когда хорошенько поразмыслят, то можно время от времени вносить небольшие изменения в свой наряд. Ни он, ни я никогда не понимали, зачем шить себе такую одежду, которая сидела бы как шило в одном месте – прости мне эти вольности сегодня ночью, – или жала бы там, где не надо. И все это лишь потому, что прискакал посланец из южных стран с известием о том, что там, на юге, у всех зад обтянут узкими штанами.
И все же, когда пробил час, Сверрир надел такие узкие штаны, что не мог наклониться и взглянуть на собственные башмаки.
Хуже того: башмаки ему тоже жали.
Не знаю, натер ли он себе ноги, и смог ли он потом сам, без посторонней помощи, намазать ссадины мазью. Он никогда не рассказывал потом об этом. С тех пор, фру Гудвейг, как Маргрете вошла в его жизнь, – и в мою тоже, – между мной и конунгом не было уже той близости, как прежде.
Внесли первые блюда… Да, богатой была Норвегия конунга Сверрира, эта бедная страна. За столами восседали люди, – важные, будто в церкви, – и с натертыми воском волосами. Но веселья между ними не было. Хотя лакомые блюда их порадовали, спору нет, да и большие рога с напитками тоже, что никогда не нравилось конунгу. Жир тек по рукам, как положено, смешиваясь с воском в бородах, таял в жарком пламени свечей; славные воины отрыгивали пищу, воздух в зале был спертый, но жадность до еды не уменьшалась, Отведала ли она угощение?
Жареная дичь на блюдах,
Поросята с яблоком во рту,
Бычок с яблоком в заду,
Супы с большими луковицами,
В жире плавает рыба,
Рыба с тимьяном во рту,
Ряды золотистого хлеба,
Сласти на ценном блюде,
Снова рыба с тимьяном,
Фрукты заморских стран,
Вишня, мед,
И теленок, заколотый на бегу,
Зажаренный на бегу,
Внесенный в зал на бегу.
Хлеба ряды, и масло,
Кубки, полные меда,
Рога, глотки и чарки,
Бычок с яблоком в заду,
В зал на бегу внесенный.
Отведала ли она угощение?
Я сидел поблизости. Она ни разу не повернулась ко мне. Я больше не принадлежал к тем людям, с которыми королева обязана разговаривать, хочет она этого или нет. Она поковыряла в тарелке. С большей охотой она отхлебнула из рога, но даже после этого она не проявила особой радости по поводу того, что сделалась королевой в стране конунга Сверрира. Да, если бы она могла – хотя ее этому не учили, – вскочить на стол и танцевать между блюдами с мясом, обхватить шута за талию, приподнять его и отшвырнуть в сторону, подхватить под руки знатную персону и танцевать с ним, велеть принести новый рог и осушить его до дна, а потом, – чтобы мы это видели, – размахивать юбкой, показывая ноги, снова опустить подол, схватить конунга за волосы и поцеловать его, и чтобы все гости вскочили на ноги и приветствовали своих повелителей. Но она всего этого не умела.
Нет. Отведала ли она угощение?
Догорели свечи.
Многие гости уже покинули зал, но еще звенели литавры и пели трубы. И низенький шут с бубенчиками в волосах проделывал свои последние кувырки и танцевал на цыпочках вокруг почетных сидений. Трудно было понять, о чем задумался конунг. Один за другим, гости кланялись новобрачным, уходя с пира. Сверрир учтиво отвечал на поклоны. Королева тоже слабо кивала в ответ. Наконец, в зале остались только служанки и я.
Стража еще стояла у дверей, потом ушли служанки. Свечи догорели.
Последний стражник покинул зал, и я вместе с ним.
Тогда конунг встал и повел свою невесту туда, куда ее теперь надо было вести.
Впереди шла служанка с зажженной свечой.
Затем она их оставила наедине друг с другом.
И тогда, фру Гудвейг из Рафнаберга, конунг вернулся в мыслях к Астрид из Киркьюбё.
Йомфру Кристин рассказывает господину Аудуну
С радостью в своем бедном сердце, господин Аудун, я говорю с тобой в эту ночь, после того как ты ночи напролет, – с большей радостью, нежели с искусностью, – изливал на меня свои речи. Я знаю, что ты общался с моим отцом конунгом гораздо больше меня. Что ты сопровождал его повсюду, давал ему советы, а иногда – прости мне мою вольность, – дурачил его. И я знаю также, что ты меньше, чем я, успел побыть с моей матерью, королевой. А потому ты разумно умолчал о ней, и в этом я вижу твое почтение перед королевой, женой моего отца. И все же я заметила, что когда ты умолчал о ней, в глубине души твоей скрывалась неприязнь к моей матери. Я знала об этом. И я хочу рассказать тебе правду о моей матери-королеве.