— «Как дошел ты до жизни такой?» — постараемся дать ответ.
Я уже ранее касался подбора младших тюремных кадров и их краткой характеристики. По аналогии с ними подбирались и медицинские работники. Но, вероятно, трудновато было среди врачей найти подходящую кандидатуру, каковая, вместо врачевания, безошибочно определяла бы живучесть человеческого организма и возможность дальнейшего избиения. Прогноз должен быть безошибочным, чтобы жертва не могла отдать Богу душу без предварительного раскаяния в содеянных преступлениях. Приходилось подобных работников готовить к новому виду медицины — врача-палача — со школьной скамьи.
Никитченко был до мединститута оперативным работником ГПУ. Последний командируется на учебу. По секретной связи вслед за ним идет бумажка с указанием, что сей гражданин находится на особом положении и к нему не должен применяться общий метод в оценке его знаний. Хозяева учитывали, что их будущему врачу меньше всего потребуется медицина. Свое же ремесло он постиг в совершенстве. И вот новоиспеченный врач Никитченко сразу занимает высокую должность зав. санитарной частью ГПУ и тюрьмы. Соблюдено внешнее приличие. Заключенных не только морально перевоспитывают по системе ГПУ, делая из последних честных граждан СССР, но даже заботятся об их здоровье.
Ннкитченко, аккуратно выполняя свои обязанности, часто заглядывал на конвейер. Недоумение охватывало нас при виде всегда надетого на нем белого халата. Ведь эта спецовка, действительно, необходима врачу при его работе. Для выполнении же функций нашего доктора больше требовался красно-грязный балахон. Этот врач никогда не появлялся на работу трезвым, а из всех снадобий, коими он усиленно пользовал своих пациентов, был единственно нашатырный спирт. Для конвейера чего-либо другого и не требовалось. Однажды, войди к нам и поздоровавшись со следователями, он задает трафаретный вопрос:
— Как тут у вас дела?
Одни из палачей со злобным смехом отвечает:
— Посмотри, вот там одна сволочь лежит в углу, симулируя смерть.
Никитченко тупым взглядом окидывает только что избитого до полусмерти преступника. Подходит ближе и с деловым видом щупает пульс, в то же время угощая жертву лошадиной порцией нашатырного спирта. Полуживой человек начинает дергать головой и приоткрывает глаза. Лицо доктора Никитченко важно и торжественно. Как будто он своими знаниями вернул человеку жизнь. Послушав еще с секунду пульс и уже окончательно убедившись в чем то, ставит диагноз:
— Ничего страшного, можно еще.
После этого спокойно идет дальше. Впечатление такое, как будто бы тяжело больной поправился, кризис миновал и можно дать еще ранее прописанное лекарство. Но диагноз Никитченко «можно еще» — означает, что человека забили еще не до смерти, и можно продолжать. Так совместно с палачами-следователями подвизался и этот жрец науки, удлиняя мучения невинных людей.
Справедливость требует отметать работу других врачей и лекпомов в большой общей тюрьме. Несмотря на постоянный контроль за их действиями, последние были единственными людьми в этом мрачном мире, облегчающими наши страдания лекарствами, словами и улыбкой. За такое отношение и мы платили им искренней любовью.
За 22 дня моего пребывания на конвейере через эту комнату прошло несколько сот человек, С ними повторялось то же, что и с предыдущими.
Люди, боящиеся пыток и избиении, сознавались в несодеянных преступлениях и отправлялись в тюрьму в ожидании дальнейшей участи. Другие, более упорные, испытывали на себе все усовершенствования конвейера.
Не знаю, чем бы кончились мои сочинения, которые я начинал писать несколько раз с целью получить передышку. Последние, как правило, не отвечали заданной теме, и все повторялось сначала.
Неожиданно днем пришел усиленный конвой, и почему-то всех находящихся на конвейере начали срочно отправлять в тюрьму. Чем это было вызвано — для нас осталось неизвестным. Экстренная отправка в тюрьму многих избавила от продолжения пыток.
Трудно передать радостное волнение, охватившее меня при мысли, что я сейчас буду в своей камере. Не верилось в конец этого кошмара.
Камера № 11 тянула к себе, как родной дом с близкими людьми. В ней я уже мог поделиться своими переживаниями с окружающими, которым так понятно и близко твое состояние. Измученные нервы требовали хотя бы относительного покоя.
Что будет дальше — все равно. Хотелось уснуть и ни о чем не думать.