— Бяточка, Бятусик, Бятунечка… - начал канючить он.
— Колчанский, не продолжай! Я даже побаиваюсь, насколько ты можешь исковеркать мое имя в дальнейшем, — я нахмурила брови и сложила руки на груди. — Ближе к делу!
— Бяточка, у меня тут припева на третьем куплете нет. Спасай! Ты такой охуенский текст заебенила мне в том году! Все ходили, завидовали и спрашивали, откуда такой заебенский припев, а я никому-никому не сказал! Ну Бятк! — Он встал на колени передо мной, так что теперь я смотрела на него сверху вниз. Еще чуть-чуть, и он расплачется просто. Вот это я понимаю преданность своему делу!
— Паш, ну ё-мое, не до этого…
— Бяточка, милая, с меня шоколадочка. Прям как ты любишь! — Я демонстративно приподняла бровь, показывая, что за одну шоколадку я не продамся. — Две шоколадочки. — Бровь дернулась, намекая ему поднять цену. — Три шоколадочки, маленькая шантажистка! — выдохнул он.
— Продано! — торжественно объявила я, соскальзывая с подоконника. — Минус мне и текст куплета, под который нужен припев.
Мне тут же протянули листок с текстом и сказали, что минус он мне уже скинул в Вк, а шоколадки пообещал завтра.
Ну, собственно, Колчанский второй человек в классе после Ростовой, с которым я более-менее общаюсь. Просто как-то в прошлом году ему срочно надо было написать текст на… не знаю, короче, просто нужен был ему текст, а я по своей сердобольности помогла написать припев на женскую часть. Всего-то пару строчек, но парень был до безумия рад и целую неделю после откармливал меня любимым молочным шоколадом с орехами. Собственно, так я и пришла к подобной ситуации.
— Бятка, вот ты вообще огонь баба! — весело и очень громко воскликнул парень, стискивая меня в медвежьих объятиях. — Вот замутил бы с тобой, если бы не Женька!
— Колчанский, я бы ни за что на свете не стала бы с тобой “мутить”, — прохрипела я ему куда-то в шею, — потому что меня бы потом твоя Женька по-тихому где-нибудь прикопала, а теперь отпусти меня, пока она реально случайно из-за угла не выскочила, и нам не пришлось оправдываться.
А потом произошло страшное: дверь, которая отделяла нас от нашего класса, тихо скрипнула, и на пороге появился злющий Александр Андреевич.
— Какого хера вы тут орёте!.. — Его колючий взгляд потянулся к руке Колчанского, который обнимал меня за плечи. Вау, вот это буря эмоций! Непонимание, раздражение, толика ярости…
Никогда не понимала, как это люди видят что-то по глазам других людей. А тут дело-то вовсе и не в глазах, а в лице: то, как дергаются мышцы под кожей, образуя гримасу отвращения, как сужаются от злости глаза и раздуваются ноздри, как брезгливо кривятся губы в ехидной улыбке.
Честное слово, у меня такое ощущение, что мы с Александром Андреевичем десять лет женаты, у нас шестеро детей, а тут он внезапно вернулся из командировки и застал меня в нашей с ним спальне с Колчанским за практическим применением камасутры. Да, именно так я себя сейчас чувствовала, и мне было очень неловко от этого.
— Да ладно Вам, Александр Андреевич, — с белозубой улыбкой начал Паша, отвлекая внимание льдисто-голубых глаз от моей скромной и очень красной персоны. — Мы просто тут с Бяткой обсуждали некоторые организационные моменты. Ничего такого, да, дорогая? — Колчанский, ты идиот! После этого “дорогая” у учителя, казалось, глаза покраснели! А, нет, это просто капилляры от напряжения полопались…
— Живо в класс по своим местам! — рыкнул он, впуская нас.
— У кого-то ПМС, — хихикнул парень мне в ухо, пропуская вперед. И, кажется, учитель это услышал, потому что ну не мог Колчанский навернуться на ровном месте и приземлиться прямо на меня. Да так, что лицом упирался мне четко в живот. Слава Вселенной, что не ниже и не выше, а то вышло бы неудобненько…
Класс прорвало взрывом хохота, да и сам парень смеялся мне в живот, придерживая за талию. Учитель злобно ухмыльнулся и прошел мимо нас к своему столу, привычно закидывая ноги на столешницу.
Отсмеявшись, Паша поднялся сам, а потом и помог подняться мне, и я, прихрамывая, села за свою первую парту. Милы снова не было, и я уже начала беспокоиться за девушку.
Зевнув, незаметно отпила кофе из кружки и начала доставать учебники.
— Итак, раз все наконец-то собрались, — он недобро сверкнул глазами в мою сторону, — то у меня для вас объявление: сегодня у вас будет сразу два урока русского, потому что ваш физрук засинячил в одиночку, не позвав с собой даже меня. — Наверное, ему эта шутка показалась остроумной, как и большей половине класса, но я в ней ничего особенного не увидела. — Поэтому сейчас открываем учебник на сто шестьдесят седьмой странице и списываем номер двести двадцать три, кто первый спишет и отметит все орфограммы — тетрадь мне на проверку, поставлю оценочку. — И он подмигнул сестрам Донцовым, которые согнали главных ботаников нашего класса с первый парты и сейчас сами восседали за ней прямо напротив учителя. Девушки сразу изобразили кокетливое смущение, которое выглядело совсем не мило, а очень вульгарно.
Быстренько списав текст, предложений на шестнадцать, и отметив все орфограммы, отнесла простенькую зелененькую тетрадку учителю. Скептично приняв рукопись, он открыл её на нужной странице и принялся глазами бегать по тексту, сказав мне возвращаться на место.
Пожав плечами, развернулась на пятках и, на ходу оправляя задравшуюся юбку, села за парту и достала листочек с текстом. Подключив наушники к телефону и включив трек, под который должен был быть текст, стала прогонять слова и подгонять их под мелодию. Даже выбрала два идеальных момента, в которых текст припева будет смотреться очень органично и красиво, и стала набрасывать примерный текст.
Терпенья… верь мне, я… научу тебя всему…
Враг мой…
В дерьме прям… ведь меня… не получится ему…
Тут победить. Я уверенно вам… Выдам вердикт, что намерен я в хлам…
Сашу снести… И момент настиг…
Вот после этого припев будет просто шикарно звучать! И имя оппонента Колчанского звучит символично.
Вообще, ненавижу писать стихи, но это не отменяет того, что это у меня достаточно хорошо получается, и где-то даже валяется ненужная толстая тетрадка, исписанная разнообразными стихами и отдельными четверостишиями.
Уже шел второй урок, класс до сих пор списывал пресловутый номер по русскому, а учитель досконально изучал мою тетрадь — долго он что-то — когда влетела замученная жизнью завуч.
— Громова! — проорала она на весь класс, заставив уставших учеников оторвать головы от тетрадок и с интересом смотреть то на меня, то на женщину, которая держала на руках непомерно много документов. — Ты же на вокал пять лет отходила!
— Ну было дело, — нахмурилась я, понимая, к чему она клонит.
— Вот и замечательно, спой-ка что-нибудь, тебе же уже можно петь? — спросила чисто для проформы. Ей плевать на моё здоровье, просто она старается спасти свою работу, чтобы потом ей директор по голове не настучал.
— Простуда прошла года два назад, — подтвердила я под хихиканье класса. И вот ему бы промолчать, но кто же учил Александра Андреевича такту, м?
— Громова, ты поёшь, что ли? — насмешливо захохотал он, пряча ноги под стол, пока завуч не заметила его вольностей.
— А что в этом такого удивительного? — Кажется, скоро хмурить брови станет моей привычкой.
— Ну, просто, у тебя голос такой… не поющий… — смутился он.