Но я лишь откинулась обратно в снег, направляя пустой взгляд в серое небо, полностью закрашенное облаками.
— Громова, черт тебя дери, это что сейчас было! — Прорычал он, ставя ноги с двух сторон от моей грудной клетки и нависая всем своим немаленьким ростом.
— Вы это о чём? — спросила я, надеясь, что смогу скосить «под дурочку», и он подумает, что всё, что произошло пару минут назад, ему привиделось. В этом случае я смогу всё спихнуть на нервный криз, но нет, учитель, как бы прискорбно это ни было, был полностью здоров и в своем уме:
— Ты заебала, Громова! — Он плюхнулся на колени, усевшись задом мне прямо на живот и зажал обе мои руки в одной своей задирая их над головой. — Ты меня непередаваемо крепко заебала! Ни одна баба в моей жизни не могла позволить себе подобного дерьма в отношении меня: то калечишь, то целуешь, то творишь непонятную хуйню, которую мне потом расхлёбывать! Это я тебе ещё не припомнил, как ты меня в том переулке по самому дорогому приложила. А сейчас мы поговорим, Беатриса! — вздрогнула от своего имени в его исполнении. Непривычно и приятно. — Серьезно поговорим! Но сначала уйдем с этой крыши, потому что я ну охереть как замерз!
И учитель резко встал с меня, утягивая и моё не сопротивляющееся тело за собой в вертикальное положение.
Но только когда мы подошли к двери, я начала истерически хихикать, а когда Саша подергал ручку двери и та, будто ему в насмешку, не открылась, я вообще в голос заржала.
Дело в том, что эта дверь со специальным замком, который можно открыть только изнутри, а вот снаружи сколько ручку не дербань — ничего не выйдет. Хорошо хоть я знала, что Мила, помня мою любовь к холоду, но слабое здоровье, к концу шестого урока придёт меня забрать. Только до этого «конца шестого урока» на морозе в минус тридцать нам придётся высидеть четыре часа. Может, меньше. Но факт остается фактом.
Почему я умолчала, что за нами придут, когда учитель начал буквально волосы на себе рвать, коря себя за тупость, я не знала. Мне просто хотелось посмотреть на него в этой ситуации: как себя поведёт, что сделает, что скажет.
Было, как минимум, забавно, а как максимум, то была месть за те ужасные выходки с его стороны.
— Громова, что нам теперь делать?
— А я откуда знаю? — удивись я. — Мужик тут ты, так что рули ситуацией! — и, гордо прошествовав до старого застеленного клеёнкой дивана, стряхнула неплохой такой слой липкого сырого снега и вольготно уселась на нём, высовывая руки из рукавов и обнимая ими себя для сохранения тепла.
— Она как-нибудь по-другому не открывается? — заистерил мужчина, без остановки дёргая дверь, но уже не так активно и начиная пританцовывать на месте от холода.
— Неа, — радостно откликнулась я и даже улыбнулась, наблюдая за его отчаянием.
— Громова, да почему ты, ёбанный ж ты в рот, такая радостная?
— Всегда мечтала умереть в приятной компании, — я ещё и колени под свитер засунула, сворачиваясь в невообразимый комок. Что было хорошо в этом свитере — он тянулся, причем тянулся так, что мог вместить в себя ещё и учителя, при этом не распустившись на ниточки. — Чем не повод?
— Да что ж ты за человек-то такой? — вот оно, смирение, упало на диван рядом со мной и схватило мёрзнущие плечи ладонями.
— Какой есть. Заползайте, — и приглашающе оттянула край свитера.
— Громова, ты серьёзно? — скептично осмотрел он мой свитер, но всё равно начал стягивать его с меня.
— Э-э, не поняла прикола, — драгоценная одежонка тут же была крепко прижата к телу, а на учителя брошен обескураженный взгляд.
— Громова, ну какая ж ты тупая! — закатил глаза он, всё ещё протягивая ручонки к моему свитерочку. — Просто если ты залезешь ко мне, будет несколько проще, чем мне залезть к тебе, так что не выкобенивайся и снимай кофту.
— Свитер! — обиженно сказала я, но все же приподняла края одежды, оголяя выпирающие бедренные кости, по которым тут же мазнул ветер и побежали мурашки.
— Да что ж так медленно? — и мужчина рывком вытряхнул меня из моего свитера, тут же натягивая его на себя и блаженно жмурясь, прижимая нагретую мной ткань к себе. Продрог наверное, бедолага.
А вот я сидела в малиновом бюстгальтере, что отлично оттенял бледность моей кожи и, прикрыв руками грудь, пыталась понять, почему мне вообще не холодно. Ну, то есть, совсем. Даже руки подняла, давая ветру больше доступа к коже, а эффект тот же — не холодно совершенно!
— Давай залазь быстро, а то замёрзнешь. Э-э-э, ты чё делаешь? — вспомнил обо мне учитель, и я тут же перевела взгляд на его руки, приглашающе оттягивающие края свитера, как я пару минут назад.
— Да мне, вроде, и не холодно, — растерянно оглянулась я, всё ещё пытаясь понять, почему так.
— Не тупи, Громова, — и меня, будто мешком, накрыли собственным свитером, притягивая впритык к чужому телу и заставляя усесться на колени. — Твою мать, Громова, ты горишь!
— Нифига подобного, — возмутилась я и тут же глупо захихикала. Просто так.
— Не спорь, дура, у тебя температура! — и его губы прижались к моему лбу. — Блядский в рот, ты вся горячая, и температура охерительно высокая. Так, секунду. — Действительно секунда, и учитель подгребает меня под свою майку, заставляя прижаться голым животом к нему. Горячий. — Вот так-то лучше. Когда твоя подружка должна прийти за тобой?
— А как ты понял, что она придёт? — удивлённо спросила я, даже не думая отнимать лоб от его прохладной шеи. Ещё с другой стороны ладонь положила, чтоб ему теплее было.
— Блядь, Громова, убери от меня свои холодные ручищи! Лечиться надо! — зашипел он, самостоятельно отстраняя мои ладони от себя и пряча их глубоко в ворот. — И ты меня за идиота не держи, я прекрасно видел, как ты спокойно себя вела, когда узнала, что дверь закрыта, значит, была уверена в себе.
— Даша-Следопыт, — хихикнула я, поражаясь невероятной дедукции учителя.
— У-у-у, ну всё с тобой, Громова, ясно, — протянул он, крепче прижимая меня к себе, пытаясь согреть, но мне холодно и не было. Грела, скорее, я учителя, чем наоборот.
— Что со мной ясно? — снова ни с чего хихикнула, прижимаясь ближе и позволяя себе маленькую вольность — прижаться губами к его шее, прикусывая кожу и тут же проводя кончиком языка по собственному прикусу.
— Чё это ты делаешь? — отодвинул от меня свое лицо Саша, заглядывая мне в глаза. Учитель сейчас выглядел настолько забавно: взъерошенный, удивленный, с огромными глазами и красными от мороза щеками, — что я, не сдержавшись, затряслась от смеха. — Всё, Громова, ты готова.
— Клиент готов и доведен до кондиции! — воскликнула я, снова громко захохотав и крепче прижавшись к нему, обхватывая мощный торс руками.
Кожа к коже, дыхание к дыханию. Кажется, у меня кружится голова от перевозбуждения.
— Все, Бяточка, лапочка, давай спатки, — и он начал укачивать меня, как маленького ребёнка, а мне вдруг реально охренеть как захотелось спать. — Давай, спят усталые игрушки, книжки спят! А вот потом, когда у тебя голова встанет на место, мы поговорим! Серьезно поговорим!
— Обещаешь? — хихикнула я, укладываясь в его руках поудобнее и прикладываясь ухом к его глубоко стучащему сердцу.
— Обещаю, — по-доброму улыбнулся он, поцеловав меня в кончик носа, продолжая укачивать. — Спи.
— Не, а что вы мне предлагали? Мороз минус сорок, а ты, Громова, мёрзни, — возмущался Быков, встав между мной, лежащей на кровати в больнице, и разъяренными отцом и Инессой. — Умри от переохлаждения или от температуры!
— Вы позволили себе недопустимое! — орала в голос женщина, готовая кинуться на учителя, но цеплялась за отца.
— А что мне было, ебанный ж ты в рот, делать! Оставить её сидеть на диване и замерзать?! Женщина, включите мозг, эта та херня, что плещется в той херне, на которой Вы свои прически носите! Она бы нахер замёрзла там! Я бы смог просидеть на морозе, я здоровый мужик! А она сопля больная, которая не выздоровела толком, приперлась в школу, а потом ещё на крыше протусовалась, как итог температуру подхватила! Не тупите, бога ради!