— Гуляете? А у меня белье со вчерашнего дня замочено. Не дождусь понедельника, хоть на работе передохну.
— Мы с Зоей на работе работаем, — ответила Татьяна Сергеевна, — а в выходные отдыхаем. Детей вырастили, белья за свою жизнь настирались, чего же не отдохнуть?
— Скорей бы уж и мне состариться, — сказала невестка.
— Да уж не уйдет это. — Зоя, чувствуя поддержку, осмелела. — Пройдут годы, и состаришься. А может, еще и раньше, если добрей не станешь.
Невестка не привыкла к таким словам, оторопела от возмущения.
— Домой когда вернетесь? Маша с Сергеем на день рождения идут. Я с их детьми сидеть не буду.
— Им и скажи, что не будешь. А я приду, когда приду.
На слова смелости хватило, но подневольность взяла верх. Только отошла невестка, Зоя заторопилась домой.
— Пойду я, Татьяна, и не горюй ты обо мне. Это же больше на словах: заели жизнь, сели на голову. А я ведь другой жизни и не хочу. Внуков люблю, сыновей, да и кобыл этих, невесток, тоже. И про квартиру — одни слова. Попросторней бы хорошо, а порознь — не надо…
Только с электролитами уладилось, и тут, как в насмешку, обошло решение партийного бюро все заводские инстанции. Утвердили состав делегации: Багдасарян, Соловьева, от молодежи цеха Марина Гараева и Николай Колпаков. Срок обозначили, командировки выписали. Наталья провела совещание.
— Государственный план — закон, обязательный для всех. И у нас и у завода-поставщика одна обязанность: выполнять его ритмично, с лучшими результатами. Что же бывает в действительности? Цех или завод не выполняет плановых заданий. Не выполняет систематически. А министерство вместо того, чтобы разобраться, подтянуть отстающих, снижает плановые задания в первые месяцы года. Во второй половине года, естественно, начинается гонка, сбой ритмичности. Они там крутятся, сводят концы с концами, а нас лихорадит. Вот вы и должны, приехав на место, разобраться, каким образом они так корректируют планы, что нам приходится часто нарушать трудовое законодательство, работать по субботам, а порой и в праздничные дни.
Наталья говорила, как газету зачитывала. Месяца два назад, если бы Наталья так высказалась, Татьяна Сергеевна удивилась бы: не сходятся у тебя концы с концами, Наталья; то смотрела сквозь пальцы на субботние смены, только бы профсоюз не трогали, то вдруг вслух заявляешь про нарушение трудового законодательства. Сегодня это не удивляло.
«Не вовремя все-таки делегация в путь снаряжается, — подумала Татьяна Сергеевна. — Электролиты поступают, стены расчищены, кончились наши субботние посиделки. Но ведь и гарантии нет, что так будет всегда. Говорила бы ты чуть похуже, Наталья, можно было бы с тобой этот вопрос обсудить».
Лавр Прокофьевич оттянул встречу с Полундрой до последнего дня. Лешкин адрес уже больше недели лежал в кармане, а ноги не шли. Лавр Прокофьевич увидел пароходик «Витязь» и побежал от него по набережной, страх обуял: будто Полундра гнался за ним с вытянутой рукой, готовой схватить за ворот. Стыдно, конечно, и неблагородно в его-то годы выискивать первую любовь жены. А жить с этим было не стыдно? Поговорить бы, рассказать свои печали человеку надежному, умному. Да нет такого человека… И лекарства такого нет, которое глотнул и полегчало бы. Он не писал жене. Отправил по приезде телеграмму, что прибыл в санаторий благополучно, и решил, что больше писать не будет. Да и никогда не писал он писем Татьяне. Жили вместе, не разлучались.
Бабушка, с которой он ехал в поезде, в один день заскучала по дому, объявила внуку, что ночью к ней приходила смерть, и сказала, если он хочет везти ее отсюда живую, пусть везет до четверга, а не то повезет мертвую. До четверга оставалось два дня, внук успел купить билет, собраться, и в среду они уехали. Лавр Прокофьевич проводил их до автобуса. Глядел на бабушку: придумала, чтоб уехать побыстрей, или в самом деле голос слышала?
— Придумала, — ответил внук, и Лаврик вздрогнул: свой вопрос он не произносил вслух. — Соскучилась и придумала. Она у нас такая.
— Пора, пора, — подтвердила бабушка. — Погостевали, и будет. Людей много, всех не переглядишь. А дома ждут.
Седовласый Вячеслав ходил в одиночестве. Дама его, с которой он был на пляже, то ли уехала, то ли дала ему отставку. Вячеслав явно избегал Лавра Прокофьевича, сворачивал на другую дорожку и вообще был похож на человека, которому весь мир задолжал и не спешит расплачиваться. Особенно провинились перед ним женщины. Лавр Прокофьевич однажды, сидя на скамейке, подсмотрел, как он их «наказывал»: шел прямой и надменный, и ни взгляда, ни поворота головы в ту сторону, из которой доносился призывный смех. Скучно все это было. На курортах всем скучно, кроме тех, кто влюблен или с детьми.