Наталья скоренько накидала на тарелку еды и дала мне. Я без всякой обиды побрела на свою постель за печкой. Это был уже усвоенный урок в той науке, которую и они постигли когда-то, будучи детьми. У больших и малых не только разные жизни, но и разные права. У меня не было по этой науке права осуждать старших.
За столом в тот вечер они сидели долго. Голоса Игната и матери раздавались редко, больше всех говорила Наталья, упрекала мать, что та счастья своего не понимает, вбила себе в голову слова из газеты и живет, как мужик, а не как баба. Люда спорила с ней до крика, кричала, что у матери новая дорога и не надо с этой дороги сворачивать. Это ей, Люде, да Наталье шагать по старой дороге, а мать на своей фабрике по новой дороге может прийти к настоящей жизни. Когда Игнат попробовал ей возразить, Люда, потеряв голову от вина и спора с Натальей, обозвала его мазуриком, стукнула кулаком по столу и, пригрозив матери, что та еще спохватится, вспомнит ее слова, удалилась.
Если бы не этот спор, я бы давно уснула и не услыхала бы тихого ласкового голоса Игната:
— Я ей подарок привез. Может, она еще не спит. Можно примерить. Красное бархатное…
— Спит она. Завтра примерит. Никуда твой подарок не убежит.
Больше я их голосов не различала. Красный бархатный, неизвестно каких очертаний, подарок заколыхался, приблизился и накрыл меня своим теплом и покоем…
Это было красное плюшевое пальто с белыми пуговицами. Не совсем красное, а темно-вишневое, с переливами, нереальное и драгоценное, как жар-птица. Я надела его и перенеслась в другую жизнь. Мать, наша комната, двор и дворовые дети отделились от меня в своей бедной обыденности, а я зажила своей отдельной от них, праздничной жизнью.
Пальто ввергло мать в расходы. Она купила мне желтые ботинки и красный берет с червячком посередине.
Я шла по двору в пальто, берете и новых ботинках, задыхаясь от неловкости, чувствуя, как двор не отпускает, цепляется за меня каждым своим окном, каждым человеческим взглядом. Смотрите-ка, как она вырядилась! Разве она лучше всех, чтобы носить такое пальто?
Улица не осуждала меня. На улице я стала нарядной беспечной девочкой, каких, чем ближе к центру, тем больше было в нашем маленьком городе. Таких девочек старшие вели за руку и спокойными добрыми голосами отвечали на их вопросы. Я запомнила, как одна девочка спросила маму: «А солнце горячей, чем электричество?» Та ответила: «Думаю, что горячей, моя милая». Я шла за ними, не подозревая, что пробьет и мой час, и меня тоже поведут за руку по улице.
Вопросов у меня не было. Вопрос я придумала специально ради новой жизни в плюшевом пальто.
— Скажи, мама, ворона — это имя или фамилия?
Мать остановилась, нахмурилась, не понимая, о чем я спрашиваю.
— Ворону зовут ворона, а фамилия птица, или зовут птица, а фамилия ворона?
Мать ничего не ответила, взяла мою руку, и мы пошли дальше. Когда я в третий раз повторила вопрос, она на ходу буркнула:
— Не придуривайся.
Эта гроза не оставила в душе раскатов. Хотя главная молния сверкнула над плюшевым пальто. Открылась дверь, и вошла жена Игната с сыном. Мать поднялась со стула, побледнела, глаза заполнились слезами, но она быстро отошла от страха и сказала, скривив губы:
— Что ж, заходите, раз пришли.
Жена Игната, толкая впереди себя сына, передвинулась на середину комнаты и стала разглядывать наше жилье. Стриженый, лет десяти сын глядел безучастными, простоквашными глазами в одну точку.
— Вот он куда ходит, — сказала жена Игната. — Не будет им счастья за нашего папку.
— А вы его держите за руки и ноги, своего папку, чтобы не ходил, — ответила мать, — а то он ходит, теперь вот вы пришли. А я при чем?
Жена Игната все водила глазами по комнате, что-то выискивала и не могла найти.
— Ничего тут вашего нет, — сказала мать, — что принесет, то сам съест.
Она говорила неправду, мы тоже ели вместе с ним, а то, что оставалось, мать складывала в кастрюлю и уносила в сарай. Там был погреб.
— Можешь мне верить, а можешь не верить — сказала мать жене Игната, — не нужен он мне. Гоню его, а он все ходит и ходит. Скоро на курсы поеду, тогда, видно, уж избавлюсь.
Жена Игната недоверчивым черным глазом зыркнула на мать. Сын повернул в мою сторону лицо и плюнул на платье. Плюнул вяло, словно выполнил что-то заученное. Ни мать, ни я не рассердились. Мать с сожалением покачала головой:
— И детей впутали. Зачем же он, такая гадость, плюнул? Дите мое что вам плохого сделало?
— Сама бы на моем месте весь свет впутала, волком бы выла, руки на себя наложила бы, — ответила жена Игната. — Нету нам жизни, нету счастья, — она закрыла лицо руками и заплакала горько, тоненьким голосом.