– Жаль, что отказался, я бы в какое-нибудь спокойное место уже уехал. Сижу тут неделю, как отшельник. Комбат в Союз заменился, зам по тылу где-то прячется на складах, зампотеха, беднягу, по прокуратурам затаскали. То в Баграм, то в Кабул. Все из-за халатного отношения к хранению ядовитых жидкостей.
– Слышал о вашей беде. Сочувствую. Ну так как, танком поможете?
– Нет. Не могу. Аккумуляторов нет. Их зампотех увез в полк, на зарядку, неделю назад. Там его с должности сняли. Теперь ни зампотеха, ни аккумуляторов. Ступай пешком в дивизию по этой грунтовой дороге. Там помогут. Пойдем покажу, куда и как выбраться.
Мы вышли за ворота, и Самсонов удивленно уставился на сидящих вдоль стены афганцев.
– А это что за духи? Ты с ума сошел, с басмачами бродишь по зеленке! – воскликнул капитан.
– Они уверяли, что представляют собой отряд самообороны. Дорогу показали и по всем вашим проходам в минных полях провели, – ухмыльнулся я.
Самсонов выругался матом, озадаченно почесал затылок и задумался.
Штабная жизнь дивизии кипела и била ключом. Множество офицеров, переодетых в пятнистые маскхалаты, бегали с бумажками из кабинета в кабинет. Но особенно бурлил политотдел. Машинистки трещали, сидя за печатными машинками, словно пулеметчицы. Кто-то громко диктовал по телефону отчет, ругался из-за задержки новой стенной печати, требовал выпуска листовок с описанием чьего-то подвига. Кто-то возмущался несвоевременному выходу в свет дивизионной многотиражки. Из приоткрытой двери заместителя начпо Бойдукова раздавалась громкая брань по поводу отсутствия политдонесений из района боевых действий. Создавалось ощущение, что вся война и боевые действия шли не в зеленке, а в штабах. От меня отмахивались, как от назойливой надоедливой мухи. Варианты ответов: «Отстань, не до тебя!», «Ничего не знаю, не в моей компетенции!».
Я присел на стул в уголке и решил дожидаться начальника политотдела. Наверное, он все знает, по его приказу выдернули меня из района боевых действий. Вызвали словно на пожар.
В приемную заскочил второй заместитель начальника политотдела (а может, первый заместитель, кто их разберет) Жонкин.
– Лейтенант! Ты чего тут расселся? Тебя инструктор Семенов с ног сбился разыскивать! Сказано прибыть в двенадцать часов, а сейчас уже час дня! Ростовцев, непорядок!
– У меня две БМП завязли напротив поста командира второго батальона, я пешком сюда добрался, – смущенно оправдывался я в ответ на гневную тираду подполковника.
– Ну ладно! Молодец, что прибыл! – перестал возмущаться Жонкин. – Беги в клуб быстрее! А где твой повседневный китель?
Глупее вопроса я не ожидал и, естественно, растерялся.
– Китель? А зачем?
– Как «зачем»? Фотография нужна в повседневной форме! Тебя что, не предупредили?
– Нет. Но даже если и предупредили бы, то кто его в кишлак из моего шкафа, который в полку, привезет? Каким образом? – усмехнулся я.
– А, ну да… Мы об этом не подумали. Прямо скажем, вид у тебя неподобающий. Не побрит, не помыт, в маскхалате. Черт! Ладно, беги к капитану Семенову, приводи себя в порядок, и вдвоем что-нибудь там придумайте. Времени на все, в том числе и на проявку, и печать, – полтора часа! – нахмурившись, произнес Жонкин и отправился по своим делам.
Инструктор – «Балалаечник», прозванный так потому, что он исполнял обязанности инструктора политотдела по культурно-массовой работе и заведовал средствами пропаганды дивизии, в том числе и музыкальными инструментами, – от моего вида просто потерял дар речи. Капитан глубоко вздохнул, покрыл всех матом, не забыв и непосредственное начальство:
– Бл..!
– А что я? В чем моя вина? – поинтересовался я, мысленно готовясь вступить в диалог на матерках.
– Уф-ф-ф! – выдохнул капитан и скомандовал, постепенно успокаиваясь: – Раздевайся! Сейчас принесу бритвенный станок, вызову парикмахера и, конечно, разыщу тебе китель. Взвалили на меня чужие проблемы. Я, как всегда, крайний! Какой размер формы?
– Сорок восьмой. Третий рост, – ответил я, раздеваясь.
– Хоть пятый. Ты мне еще размер обуви и головного убора назови! Фото ведь делаем по пояс. Мне бы китель лейтенантский найти! Вокруг одни майоры, подполковники и полковники!
Семенов, продолжая громко ругаться, убежал. Вскоре пришел сержант-киномеханик и вручил мне станок с тупым лезвием и кусок мыла.
– Солдат, ты мне лезвие дал, словно палач заключенному перед казнью, когда человек бреется в последний раз перед экзекуцией. Я сейчас плакать начну навзрыд от боли. Другого чего-нибудь более острого у тебя нет?
– Есть, но лезвие совсем новое, для себя. Затупите, чем я после бриться буду? А про то, что нужно хорошее лезвие принести, мне никто не сказал.