— Было бы неплохо.
— Где же твое алоха? Где любовь, брат? — разочарованно протянул Эдди. — Ты иногда ужасный хаоле, Бун.
— Я и есть хаоле, — пожал плечами Бун.
— Ладно, — уступил Эдди, — история такова: Дэн Сильвер обожает азартные игры, но крайне хреново в них сечет. В общем, он продулся, делая ставки на баскетбольные матчи, я ему помог; теперь он мне должен, а платить ему нечем. Понимаешь, он задолжал крупному песику гору косточек, которых у него нет, и они у него не появятся, если только он не выиграет то самое дело против страховой компании. Сечешь, братик?
— Еще бы.
Что уж тут непонятного.
— Ну, так вот, — продолжал Рыжий Эдди, — ты, правда, выкажешь мне свое алоха, если не будешь какое-то время рыпаться. Я знаю, что тебе нужно рубить капусту, чтобы выживать, братишка, так что, сколько бы тебе те хаоле ни платили, я заплачу в два раза больше, только ничего не предпринимай. Ты ведь меня знаешь, братишка, — я никогда не прихожу с пустыми руками.
И что из этого? — задумался Эдди. Снова всплыла извечная (особенно во время Рождества) проблема: что подарить человеку, у которого все есть? Или, вернее, что подарить человеку, которому ничего не нужно? Вот почему Буна так трудно подкупить: он абсолютно уникален, так как все его нужды просты, незамысловаты и давно удовлетворены. Ему, конечно, нужны деньги, но не настолько, чтобы это что-то меняло. Где же его слабое место? Что можно предложить этому чуваку такого, что вызвало бы у него хотя бы подобие интереса?
Бун взглянул вниз, на покрытую деревом мостовую, затем поднял глаза на Рыжего Эдди.
— Хорошо бы ты пришел пару часов назад, — произнес он наконец, — тогда бы я согласился.
— Но что изменилось?
— Женщину убили, — лаконично ответил Бун. — Это все меняет.
Рыжего Эдди эта новость не обрадовала.
— Мне ужасно не хочется тебе отказывать, — признался Бун, — но, боюсь, это дело мне придется завершить, брат.
Рыжий Эдди посмотрел в сторону океана.
— Большие волны идут, — произнес он. — Настоящие монстры. Такие волны могут засосать тебя и выплюнуть косточки. Кто-нибудь неосторожный даже может погибнуть, Бун.
— Эдди, — улыбнулся Бун, — уж мне-то не надо рассказывать про большие волны, затягивающие к себе людей.
— Я знаю, брат. Я знаю.
Рыжий Эдди прокрутился на месте и поехал вдаль.
— Э малама поно! — крикнул он Буну через плечо.
Береги себя.
Глава 24
Джонни Банзай вернулся в номер 342 в мотеле «Гребешок».
Обычный стандартный номер в Пасифик-Бич, вдали от воды. Дешевый и безликий. Две односпальные кровати, телевизор, прикрученный к стене, пульт, присобаченный к тумбочке позади электронных радиочасов. Пара выцветших на солнце фотографий в дешевых рамках с изображением пляжа. Стеклянная дверь, выходящая на крошечный балкон. Сейчас она, естественно, была открыта, и легкий ветерок трепал тонкую ткань шторы.
Джонни пришлось попотеть, чтобы успокоить Харрингтона. Свести вместе Буна Дэниелса и Харрингтона — это примерно то же самое, что махать красной тряпкой перед мордой быка. Лейтенант кипятился и требовал выяснить, какого хрена тут делает Бун. Да Джонни, честно говоря, и сам сгорал от любопытства.
Несмотря на то что Бун был детективом, врать он совершенно не умел. Кроме того, семейными делами он практически не занимался. И ни один детектив в здравом уме не привез бы жену полюбоваться, чем занимается ее муженек. Не говоря уж о том, что девица была слишком хороша собой, чтобы муж, будь он у нее, посмел ей изменять. Да и обручального кольца у нее на пальце Джонни не заметил.
Значит, история Буна — наиполнейшее дерьмо, поэтому Джонни собирался как можно раньше найти приятеля и вытрясти из него правду. Зачем он явился в мотель, где девушка столь неудачно изобразила из себя Летающую Белку Роки.[29]
Джонни Банзай и Бун Дэниелс — кореши.
Они дружили начиная с пятого класса, то есть целую вечность. В детстве они баловались на пару: одновременно бросали ручки на пол, нагибались под парты, изучали ноги учительницы мисс Оливейры и дружно хихикали.
Это было еще до того, как Джонни занялся эротическим бизнесом.
Бизнес состоял в том, что Джонни покупал старые выпуски «Плейбоя» у старшего двоюродного брата, вырезал оттуда все картинки и вставлял их вместо страниц в ежедневник, который для этих целей аккуратно разобрал. После всех этих манипуляций он продавал фотографии в мужском туалете, беря за каждую картинку от пятидесяти центов до доллара.