Мария Руднева
Коньяк, лимон и шоколад
– Небо такое красивое… Хоть плачь!
Это были его последние слова, а потом он оторвался от земли, – вместо земли у нас был ненадежный козырек крыши, – и взлетел. Летел высоко, танцуя, ступал по куцым сгусткам воздуха, опрометчиво оставленных курильщиками, выделывал невероятные па, смеялся так, что от этого звука уши закладывало, точно трубы Гаврииловы возопили из райских врат.
Его голова коснулась земли с хрустким звуком. Было похоже, что лопнул арбуз. Я спустился вниз, мне было интересно: лопнул арбуз, а корки и семечки также валяются вокруг? Его голова превратилась в месиво, руки нелепо раскинулись, ноги вывернулись под неестественным углом.
Очень долго пришлось объяснять ментам, что случилось. Ну сидели на крыше, он, я, да девчонка одна, которая звонила. Где она? Да вот же, плачет как невменяемая, Федя, Федя, Феденька, зачем да почему?
Менты спрашивают – с чего вдруг здоровый двадцатипятилетний лоб, с квартирой, с машиной, с работой какой-никакой берет и прыгает с крыши? А я смотрю на них и вижу: тупые. Ну как им объяснишь. Им все кажется, суть в матерьяльном. Мол, есть все у человека, так человеку больше ничего и не надо.
Видели бы они, как он танцевал! Если для того, чтобы научиться летать, человеку надо превратиться в арбуз – не самая плохая цена.
– Он что-то говорил перед смертью? – спрашивает тот, что потолще.
– Говорил, что небо красивое, – отвечаю.
– И только? – явно не верит.
– И только, – говорю.
Ну как. Сначала говорили о налогах. Потом – о политике. Потом – о Таньке, о том, как она замуж пойдет и семейной станет, и кончатся наши крышно-коньячные посиделки.
– Ага! – говорит тот, что потоньше и с глупыми усами. – Значит, распитием занимались?
– Неа, – говорю, – Не занимались. Таньке нельзя, а пили только втроем. Традиции нерушимые.
– А чего нельзя, – говорит толстый и смотрит на Таньку. Она прикорнула на стульчике и дремлет, мы уже который час в отделении торчит.
Я, как могу, обрисовываю ситуацию – пузо там, все дела.
– Во херня, – говорит усатый. – Может, врача?
– Может, пронесет? – с надеждой говорит толстый, но берет трубку и куда-то звонит. Усатый продолжает меня допрашивать.
– Так они с Татьяной… – сверяется с планшеткой, – Аркадьевной состояли в отношениях?
– Никогда, – решительно мотаю головой. – У нас все строго, мы всегда дружили и до смерти дружить собирались.
– А если бы Татьяна Аркадьевна вышла замуж, вы бы продолжили дружить?
– Продолжили, но как-то иначе уже. Не знали как, о том и говорили. У Таньки свадьба послезавтра. Это у нас вроде как девичник был. Но только для своих…
– Да… – говорит толстый и чешет нос. – Хороший свадебный подарок ваш Федор преподнес.
Его увезли в морг злые, сонные врачи. Нигде не любят работать в четыре часа утра. Я смотрел, как его заворачивали в черный полиэтилен, и думал – как он красиво танцевал. Как ангел по облакам. Стройный, изящный, вскидывал руки, запрокидывал голову, и рассветное солнце алело в его золотых волосах.
Красоты он был неописуемой. Глаза ореховые, а ресницы смоляные, все думали – красит. В прошлом то ли балетом занимался, то ли гимнастикой, никто не знал толком, но двигался роскошно. Он нас собрал, он придумал, что нас трое – коньяк с лимоном и шоколадом.Пить не обязательно, главное чтобы был. Коньяк – это он, золотисто-коричневый, благородный, выдержанный, в белых рубашках и ботинках-броуги. Шоколад – смуглая Танька с родинкой около носа, ну а я – лимон. Кислый, сочный, почти альбинос, зато без меня – невкусно.
Коньяк, кстати, вместе с лимоном и шоколадкой пришлось отдать ментам. Нам уже без надобности, а они существенно подобрели – особенно, когда увидели, что бутылка запечатана.
– И это все, что вы можете рассказать?
– Ага.
Скажи я, что он танцевать пошел – не поверят, или решат, что тайком ширяюсь. Оно мне надо? Хватает того, что я видел. А я видел много. Слезу, блеснувшую в уголке кошачьего глаза видел. Изгиб белой шеи с яркой бусинкой жемчужной сережки в мочке уха видел. И как солнце взорвалось ему навстречу, принимая в жаркие объятия – тоже видел. Только-только занялся рассвет, небо было красоты неимоверной: у горизонта прожаренное, розовеющее облаками, дальше всполохами – розовое, синее, пурпурное, а над нашими головами ярко синее, с пирамидами темных туч. Все это я видел, но ментам рассказывать не буду. В слова такое не облекается, да и им в протокол надо записать про то, что голова как арбуз, и ботинки-броуги, и телефоны его семьи.
С семьей его ни я, ни Танька не общались. Мы о нем вообще ничего не знали, кроме имени и места работы. Даже должность непонятна. В социальных сетях не сидел, телефоном пользовался редко, и фотографироваться не любил. А вот это обидно, черт: фоток совместных нет. Надо у Таньки спросить.