Поздно глаза продираю от ветра,
Явно замёрзли кости в ночи,
Кто-то подкрался ко мне незаметно –
Палкой по рёбрам меня проучил.
Шляпа под небом нависла пред мною,
Вижу монашье лицо близ себя:
– Доброе утро, господнее горе,
Что же лежишь средь рабочего дня?
Нынче послушники учат законы.
Ты же валяешься в мокрой траве,
Кроме того, возле окон дворцовых,
Где разговор по уму не тебе.
Может, ты дерзость в душе затаивши,
Бросился в дьявольски сонмы людей?
Стать колдуном захотел, сверхвершитель?
Выгонит церковь такого взашей! –
– Прощенья даруй, воспитатель души,
Не мыслил дурного совсем ничего.
Хотелось узнать, что вы к нам привезли,
Из дальних краёв государства сего.
– Так знай, удалец, любопытство – погибель,
Таких я встречал, уж поверь мне, не раз.
И все покидают родную обитель,
Быстрей чем объявит родитель наказ.
Живыми домой возвратитесь всегда,
А мёртвых не спустят из магм огнеполых.
Тоскуете в диких, опасных краях.
И быстро влюбляетесь в мирные долы.
– Возьмите слугою послушным к себе.
– Нужды у монахов в таких никакой.
– Возьмите учиться при вашем уме.
– При нём не научишься, мой дорогой.
– Возьмите хоть другом, хоть псом подколодным,
Нет мочи овёс ливенцовский жевать,
Здесь всё в забытье величайшего рода –
Словами чиновников сбитая стать.
Они обливают Ливенцу обманом,
Речми облекая злословный приказ,
И все засыпают с невиданным храпом,
И дальше живут без умов, напоказ.
– Ну что же, юнец, помогу я стремленью.
Но только свяжу указаньем тебя:
Записывай всё, подвергая сомненьям,
Что встретишь в пути к заповедным краям.
Начни же сейчас, с описанья беседы,
Что слушал ты к вечеру прошлого дня,
Не бойся, тебя я не сдам градоведам,
Теперь под защитой моею всегда.
IX
Сгущалися сумерки средь черных башен,
В скрытных плащах, говоря на стене,
Стояли фигуры, взирая на пашни –
Секущие раны по рыхлой земле:
– И кто же духовен в сей ревностный час?
Неужто рождаться всем нужно попами?
Чтоб к Богу принесть свой душевный запас,
И нужно ли честь отдавать при уставе
Божественной мудрости?
Коль библии все исчитать не рождён ты,
Рождённый мечом охранять и щитом,
Без разума сухости, разве прощённым
Не можешь ты стать без церковничьих догм?
Пускай убиваю людей неугодных,
Но в чистом уме, добродетель храня,
В миру сей порок признаю всенародно,
И души убитых храню у себя.
– Не веруй, что церковь помыслья венец,
Однако храмовник не этим полезен.
Хорошим советом святеет отец,
И слово его превосходит поэзий.
Не надобно нам отклоняться от дум:
Меня беспокоит его предложенье.
И всё-таки верю я в крепости круг,
Мне запаходельство – сулит пораженье.
Шаги приближаются, скрипы доспехов,
Проплыло изрытое оспой лицо,
Пустые глазницы – худые прорехи,
Среди говорящих охранник прошёл.
– Быть может, мой лорд, спрячем войско поближе?
Оно подстрахует Ливенцы людей,
Да ваше величество будет не ниже,
Коль станет убийства свершать лиходей.
– Пред сте́нами их схоронить невозможно,
Средь пашен нам воев не спрятать никак,
Лишь в землю их срыть, но того не дай боже.
– Внизу тот охранник поплёлся в кабак.
– Так бочки, милорд, нам же бочки возможно,
Расчистить от мёда и сладостных вин?!
Десяток воителей спрятать несложно,
Естественно копий железных лишим.
***
В зловонной таверне пивные приливы,
Из бочек носились в стеклянные души.
И трезву главу добрым элем поили:
И семьи, и грады, и личности руша.
Среди оголтелых и пьяных метаний,
Вдоль пыльных, заплеванных, старых столов,
Прошёл человек в боевых одеяньях –
Лихой завсегдатай трактирных пиров.
Провалы в глазницах всё ищут кого-то,
Шныряют средь слабых, прокуренных толп.
И в самом углу, скрытый праздным пороком,
Возлёживал шут, не имеющий стоп.
Узнала бесовская воля про планы,
Дворца Ливенцовского тайный собор.
Смекалкою чёрной подумывать стала,
Каким же ей образом сеять раздор.
X
Лёгкостным войлоком небо покрыто,
Светлые птицы вкушают весну.
Дождь, породив зеркала земляные,
Весело выдал себя за росу.
Крепость из камня средь травных бульваров,
Стяжки дорог зашивают наряд: