Саня взглянул на немца и удивленно поднял брови: в глазах у мотоциклиста блестели слезы. Словно стыдясь этого, немец повернул Саню в сторону темневшего вдали леса приговаривая: «Фашист пак-пак-пак! Партизан…», — подтолкнул его в спину.
Как в бреду Саня сначала медленно пошел, потом побежал, то и дело с опаской оглядываясь назад. Но немец по-прежнему дружелюбно махал ему рукой.
Когда Саня был уже далеко, он увидел, как немец сел на мотоцикл и вскоре исчез за бугром. И снова тягостное чувство одиночества овладело мальчиком. «К людям… к людям… Ведь есть же где-то хорошие люди… — шептал он, — может, и отец в том лесу…».
…Босой, голодный, измученный, три дня бродил Саня по лесу. Ноги его покрылись волдырями, ранка на пятке гноилась, мучила жажда, а вода попадалась не часто. Он достал белую галету, повертел ее в руках, но есть не мог: ему казалось, что она пахнет теми, кто в черных мундирах. Так было несколько раз. Попробовал разгрызть кусочек сахара, но и он был пропитан тем же запахом. От этого запаха его мутило, перед глазами всплывали трупы родных, посиневший Колька…
Порою он забывался, вспоминал семью, родной дом. Вечерами мать обычно что-нибудь шила, мягко жужжала швейная машина, сестренки в укромном уголке играли в куклы, он делал уроки или читал, а отец, склонясь над ворохом бумаг, до глубокой ночи стучал на счетах. Все в деревне говорили: «У Ячменевых большая семья!» А теперь? И в ушах Сани снова и снова звенел душераздирающий голос матери: «Прощай, родненький, проща-ай…».
Незаметно от тягостных воспоминаний Саня переходил к мальчишеским мечтам. Он видел себя лихим партизаном, живо представлял, как притаился с пулеметом в густом боярышнике за забором сельсовета и в упор расстрелял всех фашистов, прикативших тогда на машинах…
И снова мысли его возвращались к горькой действительности, но с каждым разом тверже, осознаннее становилось стремление во что бы ни стало разыскать партизан и вместе с ними беспощадно бить фашистов. Это придало ему силы, и он снова отправился в путь.
Наступил вечер четвертых суток его скитаний по лесу. Очень болела нога, ступня побагровела, опухла. Он уже передвигался с помощью крепкого сучка, подобранного в валежнике. Теперь и на ладонях вскочили волдыри, опираться на сучок он уже не мог. Совсем ослабев, Саня опустился на землю и подумал, что больше не встанет никогда… Эта мысль так испугала его, что он решил не ложиться. Боялся уснуть и не проснуться… С трудом поднялся и впервые за все время пошел в ночную темь.
Была поздняя ночь, когда мальчик вышел на опушку леса. Вдали что-то темнело, ему показалось, что это копна. Значит, где-то поблизости есть деревня, люди… Ободренный, зашагал он к копне, мечтая поскорее зарыться в душистое сено и крепко-крепко заснуть. Но из темноты вместо копны выступили очертания избы и изгороди. Мальчик остановился. Ему очень хотелось есть, пить, рассказать людям о своей беде… Изба манила к себе. И, еще не решив окончательно, как ему быть, он пошел к ней. «А вдруг там немцы?» Вспомнил Кольку, маленького, посиневшего, сестренок, мать. Перед глазами проплыли черные мундиры… «Лучше дождусь утра, издали высмотрю, а то и убежать теперь не смогу…» Едва волоча ноги, озираясь по сторонам, он поплелся обратно в лес, но, не дойдя до опушки, опустился под большой куст и впал в забытье.
Партизанская разведка возвращалась с задания и наткнулась на спящего мальчика. Распухшая, израненная нога паренька подсказала партизанам, что с ним случилось что-то неладное. Пытались разбудить его, но бесполезно. Он смотрел широко раскрытыми глазами и, казалось, ничего не видел, бормотал что-то бессвязное, всхлипывал и опять засыпал.
Решили взять парнишку с собой. Несли по очереди. Путь предстоял немалый, нести было неудобно, мальчик часто бредил. Пришлось зайти на хутор к бабушке Аксинье, у которой часто останавливались прежде. Партизаны надеялись, что она поможет. И не ошиблись. Бабка промыла теплой водой руки и ноги мальчика, опухоль обложила листьями подорожника и с ложечки, как младенца, стала поить его молоком, приговаривая ласковые слова.
Саня очнулся, боясь открыть глаза, прислушался к ласковому голосу старушки, ощутил тепло ее руки, поддерживающей его голову, услышал доброжелательный тихий разговор каких-то людей и успокоился.
Бабка увидела, что мальчик очнулся, поднесла к его губам чашку, и он жадно выпил молоко. По всему телу разлилась истома. Так и не открыв глаза, он снова впал в дремоту. Сквозь сон Саня слышал разговор об изодранной одежде, смутно понимал, что говорят о нем, потом почувствовал, что его раздевают и одевают во что-то другое, но так и не проснулся бы, если бы не услышал удивленные возгласы: