— И что же вы собираетесь делать с вашей информацией, сержант?
— Забыть. Основной моей целью было вытащить Шейрон из тюрьмы. Теперь она свободна.
— Ну да! — Он закинул ногу на ногу. — Душевное благородство — это прекрасно. Не думаю, однако, что вы этим удовлетворитесь.
— Не понимаю вас, мистер Греко.
— Бросьте, Рудовски, отлично понимаете. Чего вы хотите?
— A-а, вы об этом. Поверьте, сэр, я скромный полицейский, на жизнь мне хватает. Правда, хотелось бы, чтобы она была несколько лучше. Думаю, я вас не разорю, уж если вы смогли оплатить таких дорогих людей, как Глофф и Эдвардс.
Он встал, заложив руки в карманы:
— Сколько?
— Десять тысяч, думаю, не нанесут серьезного ущерба вашему бюджету.
— Вы, надеюсь, не настолько наивны, чтобы навестить меня еще раз?
— Избави Бог, мистер Греко. Жадные люди, как правило, долго не живут. Мне не хотелось бы давать вам повод для еще одного звонка в Чикаго.
Он внимательно смотрел на меня.
— С вашей стороны будет непростительной глупостью любая попытка нарушить наш договор.
— Договор — это штука более весомая, чем чек, — заметил я.
— Завтра суббота, — продолжал он хладнокровно, — банки закрыты. Придете ко мне в бюро в понедельник утром. Сможете?
— Почему бы нет, — я встал, — и желательно всю сумму в пятидесятидолларовых банкнотах.
Он встал проводить меня к двери.
— Зачем же убивать? Было бы проще бросить ее, и все.
Он замер. Рука, лежавшая на ручке двери, вздрагивала:
— Были ли вы по-настоящему влюблены, сержант?
— Нет, по-моему. Так, несколько увлечений.
— Представьте, что вы безумно, страстно любите женщину. Она для вас все — идеал, смысл, все на свете. И представьте теперь, что она поступила с вами так же, кик Изабель со мной в ту ночь. Что сделали бы вы?
— Не знаю. Подобных экспериментов со мной не проводили. Возможно, если бы вложили в руку оружие, как вам, я воспользовался бы им. Встреча с Шейрон была роковой.
Он смотрел мимо меня, голос его звучал глухо:
— Ничего бы не изменилось. Я знал, где Изабель. Я шел за ними и слышал их шепот. Когда она, совсем голая, вышла в коридор, я хотел попросту придушить ее и ждал у двери. Но тут появилась Шейрон. В надежде, что она пройдет мимо, я спрятался в соседней комнате, но девушка наткнулась на меня. Да, я воспользовался ножом, но все равно убил бы ее.
— Она ведь не была в постели, верно?
— Изабель шла к Фареллу, она выходила из спальни. Я всадил ей нож по рукоять, потом отнес в комнату и уложил. Затем стер отпечатки.
Я сунул руку в карман и выключил магнитофон.
— Думаю, достаточно.
Открыв дверь, я впустил Вина и Картера и сказал:
— Он признался, ребята.
Греко побелел от бешенства.
— С-скотина, — прорычал он. — Паршивый полицейский ублюдок!
Я поздно вернулся в участок. В вестибюле меня дожидались Мэнорсы.
— Сержант, я все знаю. Мы так благодарны вам!
Мэнорс пожал мне руку.
Я спросил Шейрон:
— Куда вы сейчас?
— Домой, а что?
— Мне кажется, следует выпить по стаканчику. Вы не против?
— Папа, как ты посмотришь на это?
— Я не возражаю. И не нахожу более подходящего общества для тебя, чем сержант.
Некоторое время спустя, сидя с Шейрон в уютном баре, я спросил:
— Говард, наверное, был приятный собеседник, а, Шейрон?
Она, покраснев, посмотрела мне в глаза:
— Я многое поняла, Мэт. Честное слово. Думая сейчас о Фарелле, я испытывала лишь удивление. Да я и не думаю о нем.
Мы молча пили коктейль.
— Думаю, как только утрясется скандал, компания Изабель возобновит свои игры, — сказал я.
Она скривилась:
— Наверное. Я действительно много думала. Что было, то было, но уже не повторится. Может быть, мы уедем отсюда туда, где меня никто не знает. Попробую начать сначала. Выйду замуж и стану самой добродетельной женой.
— Вот как?! И кто же этот счастливчик?!
— Эх, Мэт! У вас дома есть виски?
— Конечно. — Я вскочил.
Шейрон громко рассмеялась.
— Что здесь смешного?
— Уже можно не спешить, Мэт. Позвольте, я допью коктейль.
Почувствовав, что краснею, я сел и стал ждать. Уровень жидкости в ее бокале быстро опускался. На дне лежала здоровенная вишня.
Адам Даймен Шпион поневоле
(Пер. с англ. И. Кубатько)
Посвящается М.,
1. Африканский пролог
Африканская луна садилась за моим левым плечом, когда я сбросил скорость «Чессны» и пошел на посадку, медленно и, надеюсь, тихо. Подсветку приборов, чтобы не мешала, зашторил.
— Тебе лучше пристегнуть ремни, — сказал я негру, сидящему рядом. И краем глаза заметил, как его зубы сверкнули в улыбке.
— Я полностью тебе доверяю, белый.
Нельзя было сказать, что мы были повязаны взаимной любовью, так что наши отношения оставались всего лишь деловыми. Я чуть-чуть приподнял самолет над пригорком, а затем спланировал с другой стороны в направлении родезийской долины. Стрелка альтиметра медленно ползла вниз в своей стеклянной клетке. Затем я увидел огни и наконец успокоился. Я и раньше здесь приземлялся, так что вроде бы не должно было возникать сомнений в том, где мы находились, но тысяча миль счисления пути при двух коррекциях по звездам сбила бы с толку куда более опытных пилотов, чем я. А я-то был «классным летуном», как говаривали эти усатые болваны в старых добрых RAF[1].
Я привел в действие закрылки и выпустил шасси. Внизу слабо вспыхнули сигнальные огни — похоже, керосин, налитый в банки из-под консервированных бобов. Меня ожидало одно из моих лучших приземлений. Я осторожно начал сбавлять газ, когда заметил мигание огней в дальнем конце травянистой посадочной полосы.
«Интересно, что они этим хотят сказать?» — подумал я.
Несколько трассирующих снарядов лениво пролетели над левым крылом самолета, прежде чем до меня дошло: это были не огни, а зенитки. Но я был собран перед нелегкой посадкой, потому реакция оказалась лучше обычной. Лишь миг паники — и моя вспотевшая ладонь обхватила ручку сектора газа.
Даю максимальные обороты, убираю закрылки и шасси. Резко маневрировать я побоялся: «Чессна» ведь и так шла почти на критической скорости. Несколько снарядов вновь пролетели рядом, на этот раз уже ближе. Фирма «Интернэшнл Чартер Инкорпорейтед» — хозяин самолета, на котором я имел сомнительное удовольствие летать — предупреждала меня, что двигатели были, что называется, несколько форсированы. Ну прямо настоящие турбокомпрессоры. «Только дай полный газ, если будет худо, и все», — говорили мне. Похоже, сделанное двигателям промывание желудка не прошло без толку, потому что мне показалось, будто я, сидя в «феррари», дал полный газ на нижней передаче. Спидометр мгновенно показал 250. Я вошел в разворот, чем, вероятнее всего, вызвал самую высокую перегрузку, какую мог вынести этот самолет на грани катастрофы.
Теперь я летел под прямым углом к моим приятелям-артиллеристам. Упреждение при выстреле под таким углом — вещь довольно проблематичная, это вам подтвердит любой пижон, стреляющий фазанов ради милых дам. Не знаешь, куда именно прицелиться — особенно если неизвестно, с какой скоростью летит птица или самолет. Что и сработало. Их стрельба стала беспорядочной, и спустя несколько секунд, все еще держась вплотную к земле и ураганом мчась на бреющем со скоростью 300 миль в час, я был вне досягаемости. Может быть, эти белые родезийские парни там, внизу, и могли без труда подбить какую-нибудь этажерку, вооруженную одним пулеметом, или прокатиться на танках на славном маленьком параде в Солсбери, но сбить наш самолет умения у них не хватало.
Я сбросил скорость, чтобы пощадить двигатели, тянувшие на пределе, и слегка расслабился. По моей спине струился пот, появилась реакция на происшедшее: я весь дрожал, меня мутило.
— Ты уверен, что твои друзья из Пекина по-прежнему тебя любят? — бросил я негру-пассажиру.