Ами: Не в собаке? А в чем?
Далия: В жизни, Ами… Жизнь он там свою оставил, вот что… Ну, и собаку, конечно, тоже. Заодно. (оглянувшись, полушепотом) Я одного боюсь: что он когда‑нибудь действительно докопается туда, к дому. Выйдет, посмотрит, даже найдет свою собаку… И что дальше? Что дальше, Ами? Ведь ничего уже не вернешь… ничего… ничего…
Ами: Он не докопается, Далия. До главного шоссе Полосы и то очень далеко, а уж до вашего дома и вовсе невозможно. Поверь мне, я знаю.
Далия: Ничего ты не знаешь! Ничего. Он сможет! Он все сможет. Ты не знаешь, какой он упрямый! (шепотом) Я тебе вот что скажу, только ты не проболтайся: я уже давно не копаю! Я его обманываю. Говорю, что высыпала мешки в поле, а на самом деле возвращаю их в подкоп. А он и не замечает! Хи — хи — хи…
Ами: Далия…
Далия: Но он работает за десятерых, Ами! Этот упрямый мул, если ему что втемяшется… Он докопается, вот увидишь! Прямиком до нашего дома!
Ами (снова отъезжая в направлении Человека-с-лопатой): Далия, ваш дом в пятнадцати километрах отсюда. Да и самого дома уже нет. Они ведь разрушили все дома, Далия. И оранжереи тоже. Там ничего нет. Там теперь одни развалины. И ты знаешь это не хуже меня.
Далия (перебивает, не слушая): До самого дома! Он все может. Всё. Упрямый мул, каких мало… (поднимается и перевязывает платок)
Человек-с-лопатой (насмешливо): А ведь сначала казалась почти нормальной…
Ами: Нормальной? Да она чокнутая не меньше, чем Боаз. А может, даже больше. Сумасшедший дом. Отделение для буйнопомешанных…
Возвращается Сироткин.
Далия: Ну, где ты там бродишь… Займи гостя, а я пока кофе поставлю. (уходит)
Ами (деловым тоном): Вот что, Боаз. Я хочу бросить взгляд на ваш туннель. Крепеж, распорки, ориентация, всякое такое.
Сироткин: Нет проблем. Пошли, покажу.
Ами: Нет — нет, не сегодня. Давай договоримся так. Пока я не достану нужных приборов, ты никуда не двигаешься. Передохни немного сам и дай отдохнуть Далии. Хорошо?
Сироткин: Далия… (ухмыляется) Станет она тебе отдыхать! Копает, как заведенная, чуть ли не больше моего. Я ей все говорю: полежи, переведи дух… куда там! Упрямая, как ослица. Уж если что ей втемяшится…
Ами: Ну все‑таки постарайтесь, вы оба. Обещаешь?
Сироткин (кивая): Ладно. Только, знаешь, что? Я совсем забыл тебе рассказать (переходит на шепот) Я тут не один такой.
Ами: Какой такой?
Сироткин: Шш — ш… (прикладывает палец к губам) Такой, который копает. Есть еще один.
Ами беспомощно оглядывается на Человека-с-лопатой. Тот кивает.
Человек-с-лопатой: Как по учебнику. Начальный курс психиатрии. Безумцы всегда склонны находить аналогичное безумие в других. Это как бы служит подтверждением их собственной нормальности.
Ами: Ну и кто же этот «один»?
Сироткин: Хилик. Хилик Кофман. Я видел, как он возит землю. Много земли. Точно тебе говорю — иного объяснения нет.
Ами (вздыхает): Так, Боаз. Сейчас уже второй час ночи. Если ты не возражаешь, я бы поехал домой, спать.
Сироткин: Ясное дело… (с видимым сожалением пожимает Ами руку) Ты только поторопись, ладно? Для нее каждый день важен…
Сироткин уходит в глубь темнеющей сцены, оставляя Ами на авансцене.
Ами: Для нее — это для собаки… Господи, как я, оказывается, устал от этих Сироткиных! Наверное, у меня даже ноги подкашиваются. Теперь я уже могу так сказать: ноги подкашиваются. Ноги…
Осторожно встает на ноги, делает несколько шагов. Подходит Человек-с-лопатой, усаживается на освободившееся место.
Человек-с-лопатой (в зал): А чего? На черта они ему сдались, эти ноги? Разве плохо было без ног? И вообще, что такое «хорошо»? Хорошо — это то, к чему привык. А он привык здесь ко всему: к коляске, к Матароту, к людям. Ему здесь уютно, у него здесь дом.
Ами: Ага, посмотрел бы я на вас без ног‑то…
Человек-с-лопатой: И жалобы по поводу инвалидности — не более чем часть этого уюта. Разве его тут не уважают? Еще как уважают: экое горе на парня свалилось, а он, смотрите, ничего! Живет и в ус не дует. Учится, пиво пьет, жизни радуется не меньше других, а может, даже и больше. Точно больше, потому что в мелочах‑то самая радость и водится. В лужице радость, не в море. А на бегу поди разгляди ее, лужицу…