“Софи…”.
“Тшшш, мистер Пайн. Я умолкаю”.
Сначала Джонатану казалось, будто тихое поскребывание в дверь, ему только приснилось. Потом, подумал, что этот обнаглевший ночной сторож решил упросить составить Джонатана ему компанию. Но только после того, как на весь дом разнесся тихий поток сквернословия, его самые невозможные догадки подтвердились, и он, поднявшись с влажной постели, вышел в узкий холл.
— ¡Buenas noches, señor precioso culo! ¿Cómo estás? [1]
Джонатан поднял брови, а пошатывающаяся Коркоран зафыркала от смеха, уткнувшись в косяк двери. На ней был белый атласный халат, сбрызженный, по-видимому, каплями ее любимого чернильно-сливового “Шато Петрюс”, который так ценили в “Майстере”.
— ¡Halo! Вы пьяны, Корки?
— А вы… а вы трахаете лапушку Джед, мистер Трезвенник? — она повернулась к нему, и в запа́хе ее халата он разглядел изгиб смугловатой груди. — Развед-агентура не дремлет, дорогуша, и пусть я форменная сука, но вы, позволю себе заметить, тоже по уши в дерьме, — Корки захихикала. — Оно не только на подошвах ваших ботинок, приглядитесь. Вы сами гниль. Знаете, что Шеф скажет, если какой-нибудь доброжелатель нашепчет ему о том, что ангел его души добровольно встает раком перед героическим спасителем милашки Дэнни? Ооо, — она игриво склонила голову и прижала ладонь к губам. — Я думаю, он вас убьет нахер.
— А вы полагаете, он вам поверит, Корки?
— А ты полагаешь нет, мой милый? Кто из нас марает бумажки для Шефа? Я здесь владею половиной его гребаных филиалов, а ты — трахальщик, лгун, симулянт… — Корки вдруг по-настоящему озверела и стремительно шагнула к Джонатану, ощутимо толкая его в грудь. — Сволочь! Ты думаешь, я не знаю, что ты и твои шавки копают под меня?! Что я, дескать, шлюха и пропойщица, а ко всему прочему сливаю все подробности темненьких делишек Шефа на сторону!
— Это не моя вина, Корки, клянусь тебе, — Джонатан вяло отступил назад. Он еще не чувствовал себя окончательно проснувшимся, и все высказанные оскорбления превратились для него в антураж какого-то затянувшегося кошмара. — Догадываюсь, что ты уже в курсе каждой детали моего прошлого и знаешь, что никаких друзей, которые могли бы копать под тебя ради меня, не существует.
— Не верю я тебе ни хрена. Ходишь — вынюхиваешь. Нацелился на Джед, — она зашипела ему в лицо: — Не отдам я тебе эту сделку, понял? Не отдам “Трейдпасс”! Скорее сдохну!
— Если Шеф и впрямь захочет передать мне “Трейдпасс”, а ты будешь сопротивляться, боюсь, что так и будет.
— Или ты прикончишь меня, да?
“Я одержим тобой. Я одержим тобой. Как бы я мог убить тебя?”.
Джонатан почувствовал, как Софи вздохнула где-то в глубине.
— Ты пахнешь солью, — тихо сказал он. — И вином.
— Что за чушь собачья…
Коркоран стремительно приблизилась к нему, дрожа от ярости, и Джонатан, повинуясь необъяснимому импульсу, вдруг шагнул к ней навстречу и сжал в объятиях.
Корки упала в кольцо его рук не сопротивляясь — скорее из изумления, чем из желания, и тут же начала пьяно извиваться, заставляя Джонатана чувствовать каждый изгиб ее тела. Маленькая и крутобедрая, она будила в нем эмоции совсем не похожие на те, что он испытывал к Джед или Софи. Шумная наездница и сердечная арабка — ни одну из них он не мог бы держать в объятиях вот так, как сейчас держал Корки. Пыхтя и царапаясь, она в то же время намного естественнее и правдивее принадлежала ему, чем все остальные. Он мог бы удержать их силой от безрассудных поступков, но они бы не послушались — впрочем, так и было, но Корки, как бы она ни старалась, никогда не смогла бы разжать его хватки.
Когда Коркоран чуть затихла, Джонатан шумно вздохнул и осторожно поцеловал ее в макушку.
— Я не расскажу ему, — сквозь зубы процедила она, уткнувшись в его грудь и сжимая бока, которые назавтра будут пестреть синяками от ее сильных пальцев. Ее голос звучал совершенно трезво. — Я не расскажу Шефу о Джед. Теперь отпусти.
— А о себе расскажешь?
— Нечего рассказывать, — запыхтела Корки, толкая его кулаками в ребра. От нее шел жар майоркской ночи — влажный и душный, а еще горьковатый запах сигарет. Ничего общего с ванилью — ее аромат не убаюкивал, но приводил в чувства, как стакан бренди после бессонной разгульной ночи.
— Ты у меня дома. Я тебя обнимаю. Ты меня обнимаешь. Мы одни. Может произойти все, что угодно. Когда ты будешь уходить — тебя увидят. Шеф сложит два и два. Думаешь, он тебе поверит, если ты начнешь юлить?
Он посмотрел на нее сверху вниз и в полумраке одного-единственного ночника увидел в ее глазах болота Аль-Хавиза — те самые, мимо которых они брели с автоматами на горбу, вспахивая телами грязь у ирано-иракской границы. Болотисто-карие, как неблагополучная земля, как камуфляж, а волосы — обсидиановые, напоминали ему о винном погребе цюрихского “Майстер-палас”, где он, теряя хладнокровие, чувствовал, как утопает в бездонной яме темноты.
— Ничего не может произойти, — прошипела Корки. — Давай, пусти меня.
— Почему ты не закричишь, если так хочешь, чтобы я тебя отпустил? Фриски за мной следит — я знаю. Он тут же явится тебе на подмогу.
— Я о себе сама могу позаботиться, дорогуша.
Джонатан положил одну руку на ее бедро, и Коркоран судорожно выдохнула.
— Милый мой, ты играешь с огнем, — ее тихий голос звучал наигранно. — Не боишься ничего себе подпалить?
— И здесь территория Шефа? Ты, кажется, говорила, что я могу есть фрукты с любого дерева, с которого пожелаю.
— До такого фрукта, тебе еще расти и расти, — она попыталась двинуть коленом, но Пайн только сильнее прижал ее к себе, и Корки тихо застонала — то ли от разочарования, то ли от удовольствия.
— Шеф сам решает, — прошептал Джонатан, поглаживая ее спину. — Никто не смог бы на него повлиять.
— Какого хрена? Какого хрена? Ты приперся сюда — такой весь из себя героический — и все теперь чуть ли в рот тебе не заглядывают, а ты улыбаешься в тридцать два зуба, как бабуин, и доволен собой. — Она неожиданно всхлипнула, как будто хмель накрыл ее второй волной, и обхватила Джонатана руками, шаря по его ребрам со слепой беспомощностью. — Не понимаешь ты главной… главной шутки. Кто ему не нужен — того он выбрасывает за борт, и спасательным кругом тебе шарахнут разве что по голове. И за кого я умру? Из-за тебя? Нет, мистер Джонатан-Джек-Томас, я вижу… чую… тебя тут от всего воротит. Ты у нас честный. Благородный. Хороший. А Корки скотина и пьяница.
— Скорее просто немного грубовата — издержки армейской наследственности.
Она что-то неразборчиво мяукнула, цепляясь за его одежду, и Джонатан, озаренный внезапной мыслью, отстранил Корки, чтобы заглянуть ей в глаза. Вопреки ожиданиям, она не плакала, наоборот — ее взгляд был ясным, искристым и горел болезненным ожиданием чего-то, что Джонатан не мог себе позволить. Не должен был позволять.
Он осторожно коснулся ее лица, ожидая, что она его оттолкнет.
— Ты меня действительно так ненавидишь?
— Не знаю, — прохрипела Корки, еле шевеля потрескавшимися губами — краешки ее рта были слегка сливового цвета. — Ненавижу меньше, чем надо бы. Слишком уж ты распрекрасный. На тебя все прямо молятся.
— И ты не любишь всем наперекор?
— Умненький какой. Еще не переросла юношеский максимализм и сохраняю драгоценный дух бунтарства. Шефу тоже стоило бы, но у него в ушах вата, а на них — лапша. По твоему особому рецепту.
Джонатан вспомнил, как Корки каждый раз поджимала губы, когда Роупер выказывал к нему свое расположение, и почувствовал стыд. Еще, к своему ужасу, желание встряхнуть Корки как следует, зарыться лицом в ее расхлябистую гриву волос и выложить как на духу все — про Берр, про Уайтхолл, про Девон, про Софи. Как будто правда могла бы успокоить ее сомнения и заставить думать о нем лучше, чем думают все остальные, принимая легенду темного прошлого в качестве квоты доверия.