Снова думал о том, что не случайно я тут, совсем не случайно, с косяком в руке, у окна, посреди плесенью проеденной залы. Все это по заслугам… Думы и скребущие по сердцу звуки Bildeschreibung.[52] Так надо; так должно быть. За буквой А следует Б; за первой стопкой вторая, за второй третья, и так далее… после Лиллекюла — Тонди, за Тонди — Ярве, после Ярве — Рахумяэ, потом Нымме, Хийу, Кивимяэ и Пяэскюла[53] — иная последовательность возможна только в обратном направлении, изменить в этой цепи что-либо нельзя! У каждой причины свое следствие. Железный закон жизни. Другого поворота и быть не могло. Разве что хуже… могло быть что-то вроде Blutvergiftung…[54] То есть сойти в Рахумяэ…[55]
Я даже счастлив, что я тут; научился радоваться рису, дешевому паштету и хлебу. Есть чай? Великолепно! Трава — что еще надо? Целых два диска Einsturzende Neubauten, пять дисков Stranglers; в библиотеке есть Mort a credit и Tropic of cancer.[56] Зачем мне ехать в Америку или Париж? У меня все есть, я жив, ни в чем не нуждаюсь.
Я даже тебе благодарен, что ты меня бросила, Анна… и тебе, ублюдочный мир. Я бегал от тебя, а ты ловил. Я прикидывался кем-то другим, а ты делал вид, что мне веришь. Затравленный, волок мои избитые ноги, спал под забором, любил на ходу, плыл говном в проруби, летел письмами, открытками со стишками, пробирался крысиной стаей, пока не оказался в этом замке, замурованным намертво, чтобы понять простую вещь: жизнь — этап; мир — зола. Это не только замок и книги в библиотеке, не только все религии гончарного человечества с их глиняными богами, но и подвал, неубывающие тонны угля, вечные кубометры воды в трубах, и самое главное, мир — это мешки золы, которые я выношу из замка. То, что остается после сгорания; то, из чего он лепится.
Теперь это очевидно.
Но столько сил ты отнял, прежде чем открыться!.. столько впустую сплавленного времени… столько никчемных личностей запускали мне в душу языки и пальцы… было тесно, как в тамбуре, и того тесней! Мир сжимался до удавки на шее, до гроба, до багажника BMW; поднимался Вавилонской башней на кроваво-костном фундаменте; потешался, играл со мной, как кошка с мышкой, соблазнял шлюхами и деньгами, ловил сетями и огоньками ночных городов, заманивал в свои коконы и капканы, колол иглами в подъездах, драл в туалетах, окунал в прорубь, рубил правдой с плеча, гнал, бил, пинал, испытывал на прочность… отнял все — меня у себя отнял — оставив взамен портрет непохожего человека, уголь и бойлер… и я успокоился… внутренний жар, лихорадка, гнев улеглись, будто на моих часах отвалилась суетливая секундная стрелка, которая раздражала глаз, напоминая, что время идет, и время встало, я — умер. Не сразу… по частям, по этапам, на какие разбита жизнь каждого, и в каждом отрезке что-нибудь да отмерло от меня. Там плыли фантомы, мелькали бесы, Хануман да Горе-Злосчастье в придачу, Директорат, рвань да ворье — ох и тесно там было! И каждый что-то принес с собой… С миру по нитке — терновый венок… Доля горькая, камень глупости, игла бессмертия, фунт лиха да пуд соли — вот и вся сказка. А то, что осталось на закусь, это хуже смерти: просто видимость жизни, физическое отбывание срока в выгребной яме отбросов, лузеров, аутсайдеров.
Я думал об этом на прошлой неделе, думал позавчера, вчера, сегодня с утра и весь день… А вот сейчас говорю: к черту! К черту! Забить трубку и на все остальное!.. Взращивать в себе безразличие и не усложнять жизнь! Не искать в жизни цели — в ней нет ничего. Уголь — и ничего больше. Все остальное — зола. И моя маленькая убогая жизнь тут ни при чем. Если меня вскрыть, как мешок, в топку бросить нечего будет; этим никого теперь не согреешь; потому что я выгорел весь изнутри; если что там и осталось на дне, это все так — зола.
СВЯЗКА
Рассказ
И не на ступеньках крыльца, а уже на веранде, у входа в кухню, прямо перед самой дверью, на коврике лежала пышно распахнутая, на вид сонная (сном металла) связка самых разнообразных ключей, нанизанных на толстое кольцо.
Мы с Дангуоле стояли и смотрели на нее ошарашенные, громом пораженные, никак не могли поверить, переварить…
Потом приблизились, как дикари, взяли, посмотрели, вошли и долго рассматривали их, перебирая…
И домик наш казался мне чужой, уже кому-то другому принадлежащей собственностью.
Мы пили чай, курили, гадая: чьи это были ключи?.. кто мог забыть их на пороге нашего вагончика?..
52
55