— Да, Иверсен, — вздохнул Хануман.
— И что?.. — тихо спросил я.
— Что что?..
— Как это было?
— Ты так спрашиваешь, будто не видел других…
— А у тебя? — Я не верил, что Ханни мог тоже сдрейфить.
— Да как и у всех, — сказал он с отвращением. — Меня пропустили через мясорубку, потом выжали, как белье, короче — отъебали… Я несколько дней не мог в себя прийти… Решил заглушить все героином. Скинулся с Александром. Потом еще раз. Потом еще. И понеслась! Даже Александр не мог выдержать такого темпа. Сказал: «Надо бы сделать паузу, отдохнуть чуть-чуть…» Какой к черту отдохнуть? Какая пауза? Зачем делать паузу, когда есть деньги и когда так хочется вмазаться? Вмазаться, чтобы лежать пластом и ничего не соображать. Ну, ты понимаешь меня…
Я кивнул, сглотнул, подумал: Иверсен… еще бы! От него еще и не так подкинет!
Хануман пошел на какие-то курсы для беженцев. Просто так. Чтобы чем-то заняться. По окончании курса их повезли в Силькеборг. На экскурсию. Поселили в отеле. Хотели показать музеи.
Для Ханумана оказалось абсолютным сюрпризом, что они ехали на трое суток. Он об этом узнал только в автобусе. А то, что они куда-то ехать собирались, он узнал только тогда, когда пришел в школу. Он перестал следить за событиями.
Хотел сойти на первой же остановке, чтобы прыгнуть в автобус и ехать в обратном направлении.
Трое суток он не выдержал бы. У него даже щепотки гашиша не было с собой! Его уже лихорадило! Трое суток!
Однако Израэль оторвался от газеты и сказал, чтобы тот держался с ними. Они с Хуссумом собирались устроить особенный вечер. Так он сказал и подмигнул.
Израэль был из Палестины. Хуссум — из Ливана. Оба жили в одной комнате в лагере в Фредериксхавне.
Про Израэля говорили, что он прожил в лагерях десять лет. Ему уже было под пятьдесят. Если не больше… Высокий, с вьющимися редкими волосами, был он чем-то симпатичен Хануману… иногда Израэль, при определенных ракурсах и при падающем сверху слегка подкошенном солнечном свете, был похож на Билла Мюррея… Одного этого было достаточно, чтобы расположить к себе Ханумана.
Израэль был парнем бывалым. Он повидал в жизни всякого. Ханни поглядывал на него, думая, что тот имел в виду под пониманием особый вечер; тот мирно читал «Эль-Хайят», покачиваясь в автобусе и чему-то улыбаясь.
Хануман слышал, что Израэля выставила жена из дома. Ей, наверное, больше был не нужен мужик. Такой, во всяком случае. Пропойца. Который не работает и шляется невесть где. По каким подворотням. Израэль вдобавок еще и натворил чего-то. Как это бывает, его снова кинули в лагерь. Теперь он опять был в шкуре беженца, с голубой картой в кармане, в очереди за пособием каждую вторую неделю.
Хануман слышал несколько версий жизни Израэля, но ни одна из них не давала ответа на то, почему он снова был в лагере, почему он провел в лагерях в целом почти десять лет. Но Израэль ни разу ничего никому не сказал. Ему было как-то наплевать. Он читал газету. Он смеялся своим беззубым ртом. Говорил, что ему даже нравится такая жизнь.
Жить в Дании скучно, — говорил Израэль. — Жизнь в Дании скучна и однообразна. А в лагере — это почти как вне Дании, это внутренний мир, там все время находишь своих, всегда новые лица, свежие газеты, постоянно прибывают новые и новые беженцы, пьешь с ними, слушаешь истории, истории из первых рук, рассказы из-под бомбежки. Такого в датском пабе не услышишь. О чем они там треплются? О всякой ерунде! О кредитах, о работе, о фирмах и компаниях, о своих министрах и партиях, о Глиструпе,[6] о Якобе Хауго,[7] о сиськах соседской бабы, о «Евровидении», о том, где сколько платят, кто кого видел… Это же скука!
Мы вышли в тамбур покурить. Он продолжал.
Израэль много пил. И не что-нибудь, а виски. Он в огромном количестве покупал виски у воров и каждый день пил.
6
7