У него дома, о чем я знал по рассказам Дангуоле, было много всевозможных статуэток. От очень больших (в человеческий рост) до совершенно малюсеньких (нэцкэ).
— Они кучкуются повсюду, — говорила она.
Убирать в его доме для нее было сущим адом! Надо было протереть каждую, каждую поднять, протереть и поставить на место.
Зато он хорошо платил. Иногда давал своей травки и советовал время суток (вплоть до часа) и место в лесу Хускего или комнату в замке, где было бы благоприятнее всего покурить. Мы так и поступали — и самые невообразимые ландшафты мысли раскрывались перед нашим внутренним взором.
Мистер Ли и мистер Винтерскоу были очень дружны, несмотря на курение первого и полное отрицание внеземного происхождения человека вторым.
Никто никогда не видел, чтобы они спорили.
Правда, никто не мог сказать наверняка, о чем они обычно говорили, с глазу на глаз, но на людях они говорили о вещах тривиальных.
Кажется, этим двум мудрейшим людям доставляло огромное удовольствие говорить о печах, дровах, трубах, крышах, пилах, машинах и даже мобильных телефонах.
Кто-то в магазине мобильных телефонов настроил старику совершенно гадкий тон звонка. Это бесило не только его, но всех! У него выработался жуткий комплекс: он боялся своего телефона. Он боялся носить его с собой. Он оставлял его дома, делая вид, что забыл. Потом говорил, что забыл телефон дома, он говорил это тем, кто ему звонил, звонил и не мог поймать его. Старик был многим нужен. Без телефона было никак. Скорее телефон был необходим не самому мистеру Винтерскоу, а тем, кому старик был нужен. Хотя далеко не все те, кто ему звонил, были нужны ему. Когда ему кто-то звонил, он бесился от этого унизительно писклявого тона. Тон был такой отвратительный, в нем были нотки такого вредного, пакостного свойства, что казалось, будто в кармане у старика включалась какая-то игрушка, вроде диснеевских хохотунчиков. Когда бы ни включался этот позор, он хватал поскорее телефон, бежал подальше от людей и рычал в трубку с какой-то неистовой ненавистью. Он мог ни с того ни с сего наорать на звонившего только потому, что его бесил тон звонка.
Никто ни разу не сказал старику, чтобы тот сменил настройку. Потому что ему вообще никто ничего давно не говорил. Все боялись что-либо советовать, так как тот никого никогда не слушал и всегда ругался. Даже из-за ничтожного пустяка, как срубленная ветка дерева. Не говоря о крыше замка, счетах за электричество и мусор. Поэтому такую деталь, как тон мобильного телефона, старались не замечать вообще.
И только мистер Ли тактично посоветовал ему сменить тон. Это было сюрпризом для старика. Он и не подозревал, что это возможно. Он думал, что ему подсунули идиотский телефон. И мистер Ли без лишних хлопот выбрал ему тон, за что мистер Скоу был ему очень благодарен. С тех пор при любом удобном случае он говорил, насколько мистер Ли практичен.
Мистер Ли славился своей практичностью. Он жил в великолепном доме, глубоко в лесу, не в деревушке. Никто не знал точно, что он делал. Что-то говорили про гороскопы, но это так, это вряд ли. У него было много денег. Это знали все. Такое количество денег скрыть было трудно, практически — невозможно! Этого нельзя было не заметить. Когда такой «ровер» у дома стоит, когда такая аппаратура и новейшая компьютерная система дома! Видеонаблюдение за домом! Иногда он одевался как денди. Иногда в шелковые персидские халаты, иногда в индийские одежды. У него была большая коллекция кальянов, украшений, он много путешествовал, чтобы пополнять эту коллекцию безделушек, весьма дорогостоящих безделушек. Он платил Дангуоле все больше и больше, так как ей приходилось убирать пыль все с большего и большего количества статуэток…
Когда я впервые увидел его, я подумал, что передо мною индус. Он был очень странно одет, вплоть до тюрбана. Тогда он только вернулся из своего путешествия по Индии, у него был бронзовый загар, местами с чайным отливом. В нем была какая-то восточная кротость. Заподозрить в нем европейца в тот момент было просто невозможно. Я думал, что это и есть гуру, которого ждал старик. Я сложил руки перед грудью, сказал «намастэ» и поклонился; он тоже сложил руки и тоже сказал «намастэ», поклонился и спросил, как ни в чем не бывало: «Кья кар та хэ?».[13] Я, хоть и понял вопрос, разумеется, ничего ответить не смог. Поэтому перешел на английский. Тогда, впервые в жизни, я услышал подлинно блистательный английский. Я был просто парализован. У меня отнялся язык. Я боялся что-либо сказать, потому что почувствовал себя заикой рядом с ним. Так красиво он говорил. Так плавно, так маслянисто и тягуче текла его речь, что я ощутил себя попавшим в смолу жучком.