— Пожалуйста, — шёпотом попросил Саша. — Нет. Не надо. У меня болит всё… После вчерашнего.
Это была такая откровенная просьба, что комиссар сам ненадолго замер.
— А я пока ещё ничего и не сделал. Просто обнять тебя можно?
Очередную попытку оттолкнуть себя он пресек со словами “Добьёшься однажды, что я тебе обе руки сломаю”, после чего усадил его, сам навис сверху. Сперва поцеловал — в этот раз не грубо, не кусая сладкие губы, а только дотронувшись до них своими в коротком сухом поцелуе.
“Мой хороший красивый мальчик”, — мелькнула у него мысль, сплетаясь с другой: что страх делает Сашино лицо только еще красивее. Он рассеянно гладил его по бедру, но эта отвлеченность не делала прикосновения более приятными.
— Прекратите. Любви нельзя добиться насилием, а вы… — В этот момент комиссару ясно было, что мальчик едва удерживает слёзы.
— Да я любви и не жду. Разве что немного ответной ласки, — и он перехватил его ладонь, положив на свое бедро. Провел ею от колена до промежности — ощущение не понравилось. Подумалось, что делай это мальчик по своей воле, чем бы он отличался от продажной девки? А так в их отношениях сохранялась какая-то непорочность.
Саша почувствовал, как комиссар снова грубо спихнул его на пол, в этот раз держа за горло. Он сперва перехватывал его руку, цепляясь, потом оставил попытки: собственные силы слабели, и правое запястье тот ему, похоже, повредил серьезно — пальцы еле слушались. Комиссар ухватил его за затылок, держа у своей промежности, сам привстал, чтобы приспустить широкие штаны, и почти уткнул его носом в свой пах. Саша отрицательно замотал головой, чувствуя, как губы против воли утыкаются в его член, и крепко сжал их. Шевелев, схватив его за шиворот, протащил по всей комнате, выругавшись негромко, но очень зло; только подняв глаза, Саша понял, что он доставал: тот самый наган.
— Тебе мой револьвер, я гляжу, понравился?
Саша замотал головой.
— Я тебе им сейчас все зубы выбью, если не прекратишь трепыхаться.
Сказано это было негромко, почти ласково, но, вместе с тем, очень зло. И всё равно не заставило Сашу стерпеть то, что ему предложили.
Через пять минут после нескольких резких, сильных, но точных ударов он сплевывал кровь, чувствуя, как она стекает по подбородку и наполняет рот холодным солёным привкусом. Рот был весь разбит в кровь, и он отплевывался от неё; осколок зуба больно царапал внутреннюю сторону губы. Громко крикнуть получилось всего пару раз, но он уже успел сорвать голос. Радовало то, что повтори ему комиссар своё предложение снова — и он наверняка расцарапал бы ему причинное место, но тот и сам прекрасно осознавал это.
— Глупый, — резюмировал он, отталкивая его снова.
Саша упал на диван, но так неловко, что пружины заскрипели.
— Прекратите, — потребовал он, но звуки слились, и выговорить их было трудно: рот болел. Поэтому он только отшатнулся от комиссара и посмотрел на него в ужасе. Тот протягивал к нему руку, устроившись повыше и смотря сверху вниз.
— Что ты, честное слово… Не слишком умно себя ведешь, — увещевающе проговорил он, гладя Сашу по плечу. Голос сейчас был спокойным, точно голос матери или давно забытого отца, и мальчик затих, понимая, что и впрямь устал и выбился из сил. Слёзы все так и текли, у подбородка вместе с кровью размазываясь. Шевелев снова глянул на него:
— Пойдём, умоемся? — предложил он. Холодная вода щипала, но унимала жар. Рассечена оказалась одна верхняя губа: это Саша понял, глянув на себя в зеркало. Выходило, что он его и ударил-то один раз, для острастки.
— Честное слово, утихомирил бы ты свои порывы — и тебе куда легче бы жилось. Не попался бы своему профессору, такой доверчивый, не встретился бы со мной.
Саша всё молчал, только выдохнул, как бы соглашаясь. Наверное, была в этих словах правда, хоть он и не настроен был потакать своему мучителю.
— Ну, иди уже ко мне, — потянул комиссар его к себе.
И Саша обнял его за шею, бессильно соглашаясь. Что ж, в этот раз волчья тактика — вымотать и добиться своего — комиссару удалась. Теплая рука гладила его, прижимала к себе, и он вновь не знал, что сказать. Попросить снова о близости “не сегодня” казалось позорным, поэтому он молчал. Двинуть рукой, чтобы настойчивые ласки пресечь, вызывало острую боль в вывернутом локте, и он тяжело дышал, будто не мог прийти в себя после недавней борьбы. Взмолился только, когда ладонь комиссара снова оказалась под брюками, поглаживая сжавшегося Сашу в том самом месте.
— Не надо, у меня кровь пойдет.
Комиссар посмотрел на него своим невыносимым цепким, острым взглядом, потом неожиданно нежно в поцелуе коснулся рассеченной губы.
— Позволь, посмотрю.
— Не надо. Потом…
— Что ж, потом так потом.
Он снова погладил его, упрашивая дать посмотреть на всего себя целиком: дотронулся до груди, легко снял штаны и медленными настойчивыми поглаживаниями начал касаться его собственного члена; сперва холодные, касания становились всё теплее, и противиться им было никак нельзя. Комиссар, наклонившись, мог видеть, как мальчик закрывает глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом, сглатывает нервно, но, поняв, что так ласки ощущаются только острее, снова открывает их. Ему самому всё же хотелось довести его до возбуждения, чем он и занимался, то легонько сжимая мошонку, то уверенно двигая рукой вдоль его члена. А Саша чувствовал, что, как ни ужасно, страх и ощущение запретности слабо противоречат желаниям его тела. Кровь приливала к естеству, вызывая жар.
— Всё-таки у тебя есть свои желания, а? — тон голоса оставался насмешливым.
Саша отвернулся, стыдясь себя и уговаривая оставаться бесчувственным, даже пытаясь напугать себя предстоящей болью: все равно всё должно было окончиться одним и тем же — близостью против его воли.
Но неожиданно, сжав снова веки, он почувствовал нечто совсем уж обескураживающее: то, как его касается что-то влажное и горячее, касается мягко, на порядок нежнее сухой крепкой ладони. Он распахнул глаза и увидел, как комиссар склоняется над его членом и, снова закрыв их, ощутил нечто похожее на долгий поцелуй.
========== Часть 6 ==========
— Уйдите, нельзя так, — он попытался оттолкнуть от себя комиссара, но запястье свело судорогой боли до самого локтя, и руку пришлось убрать.
Саша закрыл глаза и без сил откинулся на подушки. Ощущения давали о себе знать, как бы он не пытался отстраниться от них. Приказать себе не чувствовать было невозможно. Влажные прикосновения перешли в поцелуй, долгий и нежный, а вместе с тем такой изматывающий и болезненный, что у Саши невольно вырвался стон; а еще он понял, что кончил. Сразу стало холодно. Усталость навалилась такая, что двигаться не хотелось даже ради того, чтобы отстраниться от комиссара. Лишь бы тот его не трогал больше.
Они некоторое время лежали рядом плечом к плечу — комиссар гладил его, и движения можно было принять за успокаивающие, за простой родительский жест, но ведь они не были такими и таили в себе одни низменные желания — сомневаться в этом не приходилось. Поэтому Саша всё же дёрнул плечом, отодвигаясь.
— Лежи спокойно, — недовольно проворчал комиссар. — Опять ему что-то не нравится. В чем дело? А?
Саша вздохнул.
— Вы в этом весь. Играете, как кот с мышью: то отпустите, то когтями прижмёте. Изображаете доброту.
— Да? Может, это ты мне её проявлять мешаешь? То к револьверу моему тянешься за каким-то чертом, хотя сам с пяти шагов в меня не попадёшь, то сбежать норовишь, будто тебя на воле хлебом-солью встречать станут.