Однако поднявшись в партком, он увидел на дверях приколотую записку и сообразил, что, должно быть, пропустил очередное заседание. Он торопливо зашагал наверх, где был актовый зал, и сел на заднем ряду. На него, опоздавшего, взглянули неодобрительно и, наверное, уже успели разобрать несколько важных вопросов, зато председатель вдруг одобрительно кивнул ему и поманил рукой.
— … а вот товарищ Смирнов нам в этом и поможет, — произнес он, как бы подхватывая и развивая прежнюю высказанную мысль, которой Саша не слышал. — Он имеет опыт налаживания работы и сумеет поддержать порядок. Наладит, так сказать, контакт!
— Товарищ Смирнов человек вежливый и мягкий, а с новым контингентом ему, боюсь, придётся сложновато. Там понадобится тяжёлая рука и командный голос, — возразил сидевший рядом с председателем работник профкома.
— Это ничего. Коллектив в нашем лице ему поможет, и потом, он всегда знает, к кому обратиться, верно? — и председатель пытливо заглянул ему в лицо.
Саша поневоле кивнул и улыбнулся, как бы подтверждая сказанное. Сильно хотелось спросить, в чем, собственно, дело, но на это он не решался — вдруг тот не знал, что Саша опоздал и прослушал всю вводную часть? Чуть помявшись, он всё-таки поборол страх:
— А о каком контингенте речь? Простите.
— Ты что, забыл, голубчик? У нас ведь строится новый цех, шестая очередь! Ну, товарищ, такие вещи надо знать!
— Нет, это я понимаю, весь год на слуху, а контингент…
— А, люди. Ну сам понимаешь, рабочих рук у нас дефицит, но на днях обещали прислать подмогу. Но там не только… — начал он, пытаясь перебороть нараставший в зале шум, — там не только недавно освободившиеся! Там есть и вольнонаемные, кто согласился переехать! Товарищи, прошу тишины!
Возмущенные голоса всё же прорывались.
— В новый цех — и этих, — пробасил недовольно кто-то.
— Они ж там всё перепортят!
Председатель ещё долго унимал их, а Сашу кивком головы отпустил, разрешая занять место в зале. Усевшись во втором ряду, пока стоял шум, Саша справился у соседа, давно знакомого ему пожилого инженера, в чём причина, и тот коротко и ёмко растолковал ему:
— Сидельцев пришлют. Хоть товарищ Виноградов и обещал, что без специальной подготовки к выпуску буровых установок не допустит, а нашим всё-таки боязно. Да и народ, сам понимаешь, ненадежный.
Саша кивнул. На лице его появилось выражение тревоги, впрочем, вполне уместное. Потом первый страх быстро сменился легкой брезгливостью и волнением: круто обходиться с нарушителями режима Саша мог, но до конфликта никогда старался не доводить и переживал даже из-за одного нечаянно брошенного грубого слова, а тут? Оттого он и скучал, бывало, по школе и ребятишкам: насколько с ними было проще! Но тут же напоминал себе, что лёгких путей искать человек не должен — нет, он должен расти над собой, становиться сильнее, но часто хотелось ему взмолиться и спросить кого-то там, наверху, сколько ещё ему выпадет таких испытаний? Словом, добрых чувств в ожидании “нового контингента” он не испытывал никаких. Инженер, сидящий напротив, и тот обратил внимание на побледневшее его лицо.
— Не грусти, прорвёмся.
Саша вздрогнул, чем совершенно смутил старшего товарища. Слова эти всколыхнули нечто давно забытое. А тот продолжал:
— Первомай скоро, демонстрация, ну и танцы, само собой. Танька-то, видел, как на тебя поглядывает, а? — и он хитро улыбнулся, кивнув в сторону.
Саша увидел девушку в простой белой косынке; та, если и разглядывала его, сейчас поспешно отвернулась. Пожилой инженер рядом с Сашей только в усы рассмеялся. Саша тоже отвёл взгляд: ему было неловко, но не более того.
Вечер встретил его одиночеством: собрание затянулось допоздна, а после него стоило ещё пройтись по участку и проверить, всё ли в порядке; но всё равно такие поздние вечера Саша любил за их безыскусную простоту и ничуть не огорчался из-за того, что возвращается домой в одиночку. Успел на последний автобус — уже счастье, к тому же, вдоль Генеральской и старого кладбища, мимо которых пролегал его привычный путь, горели фонари, и было совсем светло и славно. Поднявшись к себе на верхний этаж, он наскоро поужинал и лёг спать, а наутро ни о чём не вспомнил. Но в неведении ему оставалось быть совсем недолго. Во-первых, едва только была торжественно пущена новая очередь, ему поручили следить за порядком в упаковочном цехе, но не перевели туда, а скорей товарищески попросили: только и требовалось, что заходить и справляться о данных по выработке, чтобы заносить в отчетность. Она вся висела на Саше — он слыл аккуратным, хоть и случались огрехи, и, по крайней мере, не пропускал ни дня: больничные брал редко, да и выпивать привычки не имел ни малейшей. Так что к бывшим сидельцам заходить ему случалось не раз. Обыкновенно он переговаривал коротко с местным мастером, спрашивал, нет ли каких проблем, если что, обещал сообщить в партком или помочь — не более. Иногда искоса посматривал на людей и видел, как потрепала их жизнь. На некоторых лежала печать давнего знакомства с уголовным миром, по другим он ни за что не угадал бы, через что им пришлось пройти; но их взглядов он не любил и особенно не всматривался. Может быть потому, что сам однажды едва не разделил их тяжёлую участь и до сих пор был на странном положении, скрывая прошлое ото всех. “Нет, нет, я был не такой, и дело давно заглохло, да и не дело это было вовсе, а так… Одно стремление припугнуть молодых и горячих. Не стали же объявлять в розыск и хватать”, — убеждал он себя. Но вслух говорил, что новый участок ничуть не хуже и, в целом, работают сносно, хотя с токарным цехом было их не сравнить, само собой.
Насчет этого с ним иногда спорили.
— Что, Сашка, двадцатое завтра?
— А?
— Получка завтра, говорю. То-то и посмотришь на эту гвардию. Перепьются все. На неделю загуляют.
— Вы думаете? — переспрашивал Саша у главного инженера.
— Я тебе как есть говорю: поглядишь, сколько выйдет.
Саша кивнул, а сам насторожился.
И впрямь, начальник участка, сам из “этих”, подошел к нему со странной, будто бы стеснительной улыбкой и сообщил, что завтра, скорей всего, его не будет, но отыскал оправдание, мол, приезжает к нему с севера ночью брат.
— И остальных не будет? — переспросил с просыпающимся холодным недовольством Саша.
— Я тебя умоляю! — тот даже обиделся.
— И у кого мне выработку брать?
— У бригадира моего спросишь. Привести его?
Саша смотрел с раздражением, отчего тот ещё сильней волновался:
— Или нет! Лучше он к тебе сам придёт.
— Нет уж, я зайду.
Что ж, чувствовать характерный запах выпитого накануне ему было не впервой, но если только они сорвут работу… Словом, он волновался.
Наутро было тихо — он успел успокоиться, но между делом спросил у мастера из соседнего с ними пятого цеха, как идут дела.
— Отгружаем потихоньку.
— А они? Принимают?
— Ну, помаленьку, — замялся тот. — Да и полежит твоя выработка у них — так ничего страшного. Пить-есть не просит.
Саша пошёл туда, торопясь; некстати напомнила о себе заболевшая нога, заставляя хромать сильнее обычного, но в цех он вошёл все-таки быстрым шагом и с порога окинул его глазами. По углам высились горы готовых к упаковке и отгрузке заготовок; валялось в углу несколько упавших и треснутых, негодных — так бывало часто, но в этот раз бросилось в глаза. Правда, нельзя сказать, чтобы в цехе совсем никого не было: народ там был, и стоял гомон голосов, перекрывавший шум от движущейся конвеерной ленты, однако при виде него рабочие всё больше отодвигались и отворачивались, пряча что-то поспешно. Саша успел увидеть предательски блеснувшую бутылку.