— Где бригадир? Бригадира ко мне! — позвал он, пытаясь перекричать стоявший там гам. Саша постоял некоторое время, безуспешно пытаясь его докричаться, потом сам прошел вперед. Парнишка-упаковщик махнул рукой куда-то в сторону, и Саша увидел бригадира, который стоял к нему спиной — держался он прямо и совершенно равнодушно, игнорируя крики. Он был высок, но возраст его выдавала легкая сутулость — не такая, какая бывает у людей слабых и привыкших расслабленно опускать плечи, а скорее горбинка, какая появляется, несмотря на выправку, у отставных военных. Нельзя сказать, чтобы он отворачивался намеренно, и даже наоборот, пытался помочь двум другим рабочим снять с накопившейся горы ящиков несколько, указывая, куда их поставить.
— Повернитесь, когда с вами разговаривают, — полный холодной ярости, произнёс Саша.
И тот обернулся. И замер на миг, хотя больше ничем себя не выдал. Потом чуть склонил голову перед Сашей.
— Я вас слушаю.
Сердце сильно застучало — совсем против Сашиной воли, но унять его было никак нельзя, потому что он увидел комиссара Шевелева — поседевшего и осунувшегося, но всё того же, с бесстрастным лицом и холодной полуулыбкой.
И тот увидел своего мальчика. Мальчик, конечно, успел за десять лет стать мужчиной, лишиться последней нежной неопределенности, что сглаживала его черты, но и так, с огрубевшим и несколько отяжелевшим книзу лицом, тот оставался хорош настолько, что внутри всё замирало. Шевелев не был уверен относительно себя — может быть, он так опустился и постарел, что мальчик и не узнает его теперь? Мальчик же стоял напротив него и был очень зол; утратившая всякое прежнее изящество его фигура тоже стала совершенно мужской и сейчас, надвигаясь, могла показаться угрожающей, но Шевелев не боялся ничего. Ему даже стало жаль его, и кольнуло сердце, когда он заметил, как мальчик хромает, чуть подволакивая одну ногу. Ему не хотелось выдавать себя ни нервным сглатыванием, ни облизыванием губ. И он, вдохнув сквозь сжатые зубы, кивнул Саше.
Мальчик его ничуть не был настроен выдавать их давнее знакомство.
— Вы себе что позволяете? Вся ваша бригада? Что это? Сколько вы ещё сегодня отливок расколотили? Почему вы себе позволяете пить на рабочем месте?
— Я стараюсь бороться…
— Я это укажу в отчете, вас в партком вызовут. Где результаты?
— Там на листке записано, сколько за сегодня отпустили. Идёмте, — и он, кивнув, сам прошел вперед.
Первый шок от встречи у Саши проходил. Его начинало нервно трясти, стоило задержать взгляд на лице комиссара, зато тот, судя по всему, ничуть не утратил прежней невозмутимости. Только теперь она казалась совсем уж бессовестной. Но учитывая то, что Шевелев к общему удовольствию всего цеха мог бы отпустить грязную шутку с намёком на прошлое и наслаждаться его гневом, повел он себя ещё спокойно… А всё-таки Сашу трясло: он едва смог забрать записку и поскорее вышел. Он твёрдо решил не закрывать на увиденное глаза и начал писать заявление, указывая в нём на полное отсутствие дисциплины и заводской брак, который случился по этой причине — делать это было легко, да и фамилию бригадира он знал прекрасно. Заявление это, переписанное пару раз, на белом листке утром легло на стол в парткоме и к председателю профкома, а заодно и к непосредственному Сашиному начальнику — действовать исподтишка он не хотел.
Ещё через пару дней вызвали его в кабинет при актовом зале, куда обычно вызывали распекать пьяниц или злостных любителей опаздывать. Там он увидел и своего начальника, и секретаря, и человека из парткома, возглавлявшего обычно комиссии — это был тоже начальник участка, давно ему знакомый, и он кивнул ему. А прежде всего он увидел, конечно, Шевелева — тот сидел, согнувшись, на неудобном стуле, и стоило Саше войти, поднял к нему лицо. Злости в нём не было — или он хорошо её прятал.
— Мы вашу записку прочитали, — убеждающим мягким тоном начал было человек из парткома, — и хотели сказать, что полностью согласны насчет недопустимого нарушения дисциплины, и вы правильно сигнализируете нам о подобных случаях. Но на товарища Шевелева вы зря нападаете, он со своей стороны поддерживает её как может.
— Мы выговор, конечно, объявим всей бригаде, — заметил начальник. — Но вы в дальнейшем постарайтесь всё же с такими случаями сами разбираться.
— Только без рукоприкладства, пожалуйста, — поспешно вставил секретарь, явно видевший на своем веку не один и не два подобных “разноса”.
— Такая публика, — проворчал Сашин начальник. — Нет, он всё правильно делает!
— Конечно, — поспешно согласился человек из парткома.
Они постояли некоторое время друг напротив друга; повисла тишина. Саше от стыда хотелось сбежать, хотя час назад он себя не считал ни доносчиком, ни человеком хоть сколько-то мстительным.
— Ну, кажется, всё? Все могут быть свободны, — сказал секретарь. — Идите же!
Сашу просить два раза не требовалось, и обернувшись, он понял, что слова эти обращены к Шевелеву. Он поспешил уйти.
========== Часть 9 ==========
“Снова позорно бежал”, — едко произнес внутренний голос; возможно, то была совесть.
“Ничего не бежал! — возмутился Саша. — Просто… Пусть он остынет, а то снова сгоряча наговорили бы друг другу. Нет, я к нему подойду потом.”
“Из личного интереса?” — спросил тот же ехидный голос.
“Нет же! В парткоме сказали: говорите — вот я и хочу с ним поговорить”, — сказал себе он, не признаваясь, что беседовать хочет вовсе не о дисциплине в упаковочном цехе, а… Неужели утешить?
“Знать бы ещё, где он живёт-то”, — проворчал мысленно Саша.
Поджидать бригадира после работы тут же, у дверей, он не собирался, иначе встреча произойдет на глазах у всех, и пойдут расспросы. Если бы тот хоть раз задержался один в цехе или в раздевалке! Но упаковщики работали в три смены, и такой момент поймать никак не удавалось. Вдобавок после объявленного по его вине выговора заходить туда становилось боязно: Саша давно забыл бы о нем, но эта публика и в самом деле не склонна была забывать ему случившееся или прощать. То и дело приходилось ловить на себе настороженные взгляды и выслушивать “Чего пришёл? Опять докладывать?” — само собой, его слова о необходимости поддерживать порядок на производстве казались жалкими.
В очередной раз, точно запомнив, когда кончается смена у его комиссара, он вышел в цех: тот стоял полупустой, как всегда в пересменку, но в отдалении слышались голоса, доносившиеся из отдаленной двери, которая вела в подсобку, и Саша направился туда. Там устроено было одновременно нечто и вроде раздевалки, и комнаты отдыха для тех, кто работал по две смены подряд. Туда-то он и заглянул: Шевелева не обнаружилось, зато совершенно недобро глянул на него худой работяга с парой синих наколок.
— Чего надо? Что ты тут снова вынюхиваешь? — мигом окрысился он.
— Бригадира вашего ищу, — в тон ему ответил Саша, стремясь показать, что не особо его боится.
В этот момент в раздевалку вошли ещё несколько — пара рабочих помоложе и сам Шевелев.
— А его и искать не надо — вот он! — кивнул на него работяга в наколках, и тут же повернулся к Шевелеву: — Товарищ бригадир, этот тут опять выискивал у нас…
— Ходит и смотрит, про что еще написать, — поддержал другой, помоложе.
— Я просто хотел с ним поговорить, вот и искал, — огрызнулся Саша.
— Сейчас он с тобой поговорит, — кивнул работяга и вдруг подошел к Саше, хватая его за ворот синей спецовки.
Саша оглянулся, пихнул его в грудь: наверное, с одним бы он справился, но Шевелев уже широкими шагами приближался сзади. И что было хуже всего, понял Саша, что тот нетрезв. Нет, на ногах он держался твёрдо, но в глазах загорался шальной, знакомый ему огонь, да и тащило водочным перегаром ещё от порога.