Теперь ему оставалось только добраться до самого конца улицы Милицейской. Он в считанные минуты забежал на верхний этаж и постучал. Глупо было действовать так, с наскока, но в отношении своего мальчика он уже давно утратил всякую критичность. Может быть, его ждёт праведный ответный гнев — это вернее всего — он скажет, что был не прав, охотно покается и отправится туда, откуда пришёл; что делать, если при виде мальчика он не хозяин своим страстям. А может быть, предстоит долгая ссора с кем-нибудь из близких, или, может, встретит его пустота и очередной Сашин побег… Ответа на стук не было, и он постучал снова, в этот раз громко. Крикнул по имени: в крике слышался испуг. Зато с другой стороны двери кто-то отозвался — крик был глухой, видимо, доносился из дальней комнаты.
— Кто там?
— Я, — кратко отозвался Шевелев. — Меня из парткома просили зайти!
Послышался принуждённый смех. Похоже, в этот раз по голосу его не узнали.
— Я подняться не могу.
Шевелев саданул плечом дверь, но та не поддалась. Потом осмотрелся. Нет, шуметь не следовало. Могли выглянуть соседи — и тогда через минуту весь дом будет в курсе скандала. Он подергал ручку двери, присмотрелся к замку и похлопал себя по карману, где лежали деньги. Больших денег у него теперь не водилось, да они и не были ему нужны; извлеченная оттуда копейка, вставленная в отверстие замка, помогла повернуть пару раз засов и отворить дверь — и Шевелев, не разуваясь, забежал внутрь. Перед ним на кровати лежал его мальчик, побледневший и устало дремлющий.
Саша открыл глаза. Меньше всего он ожидал увидеть после слов “это из парткома” своего комиссара, и еще меньше — как тот бросается на колени рядом с его постелью, протягивая руки, и смотрит на него с таким откровенным, ничем не прикрытым страхом: яркая эмоция на его лице была совсем непривычна. Он ощутил, как тот ловит его руку, прижимаясь к ней губами.
— Дай посмотреть на тебя хотя бы последний раз, — послышался его умоляющий и дрожащий голос.
Саша слабо улыбнулся.
— А потом что?
Комиссар явно смешался.
— Я неотложку вызову. Я понимаю, ты меня если и узнал, то больше смотреть не хочешь, меня заберут…
— Кто заберет?
— Ты разве не заявишь?
— Нет, — мягко сказал Саша.
— Ты меня ненавидишь, — скорее утверждая, произнес Шевелев, все ещё сжимая его руку.
Саша вздохнул.
— У вас сложный характер, — только и нашёлся он. А потом попросил неожиданно, глядя прямо на него: — Больше не надо так… При всех.
Шевелев не отвечал. Он уткнулся в его грудь и мелко беззвучно вздрагивал.
Саша не упустил момент тишины ради новой нотации:
— Это всё алкоголь и ваша несдержанность. Он вас не доведет до добра. Больше не пейте, я вас умоляю.
— Не буду.
— Это только слова.
— Нет!
— Я бы многое дал, чтобы их проверить. Вот, к примеру, давайте жить вместе, но строго до первой пьянки.
И он увидел, как комиссар неверяще поднимает лицо и смотрит на него.
— Мальчик мой, клянусь, больше пить не буду и тебя даже пальцем не трону.
— Ну нет! — И Саша отбросил его руку. — Если пальцем не тронете, я так не согласен.
Оба расхохотались.
Они посидели какое-то время так: точнее, Саша полулежал, а Шевелев по-прежнему стоял на коленях подле кровати. Потом он опомнился:
— Я же так боялся за тебя! Что случилось?
— Нерв защемило, наверное. Нога еле двигается. И ещё у меня кровь идёт, — прошептал Саша. — Шла… Перестала почти.
— Почему ты в неотложку не позвонил?
— С ума сошёл? Это же статья! Тебя уволят, а я… Я этого не хочу.
— Саша, надо, — умоляюще прошептал Шевелев: он чувствовал, что обязан сделать это, что бы ни случилось. — Я скажу, как есть, что я тебя силой взял, лишь бы у тебя все хорошо было.
Несмотря на Сашины протесты, он тут же вскочил, направляясь к ближайшему автомату: неотложка примчалась не так быстро, как ему хотелось, но окончилось всё и впрямь хорошо. Конечно, утаить ничего не получилось. Толстый старый врач проницательно глянул на обоих:
— Ну, и как это произошло?
Саша метнул гневный взгляд на Шевелева, приказывая молчать — тот отступил и сдался.
— Вы, товарищ, кто? Родственник?
— Нет.
— Стало быть, в больницу не поедете.
— Нет, я с ним поеду!
— Не поедете, потому что вы не родственник.
— Я из парткома… Проведать пришел.
— Ясно, — ответил врач. — Конечно, из парткома. Взял и зашел, как к себе домой, проведать товарища. Теперь в ваших встречах намечается перерыв самое меньшее на месяц, а молодого человека я забираю с собой: нужно сделать рентген и проверить, не вывихнута ли кость. Вам посоветовать, что в следующий раз делать, чтобы таких последствий не наступало?
— Не надо! — взмолился Шевелев. — Я и так знаю!
— А знаете, так почему не делаете?
Тот смутился в кои-то веки.
— Как будто мало я вас таких видел на своем веку: один стоит возле другого, оба бледные и оба ничего, ну совсем ничего такого не делали.
========== Часть 10 ==========
Они с доктором уехали, а Шевелев остался у подъезда — стоять и размышлять о случившемся; его мучило отвращение к себе. Опрометчивое приглашение своего мальчика он решился проигнорировать — ему казалось разумным дать Саше время на размышление. Он вернулся к себе, в череду деревянных домишек, лепившихся друг к другу на узкой темной улице, идущей вдоль окраины города. Один такой домишко он делил ещё с тремя соседями и не хотел вызывать вопросов поздним приходом.
Ближе к вечеру Саша вернулся-таки домой и, к полному ужасу Шевелева, вышел завтра на работу. Конечно, узнал он об этом не сразу, а к вечеру, когда его мальчик вновь показался на пороге злосчастного упаковочного цеха. В этот раз бывший комиссар заметил его издалека и, подавив желание броситься к нему бегом, сменил шаг на быстрый.
— Ты с ума сошёл! — зашипел он. — Зачем ты…
Но мальчик был настроен продемонстрировать свою полную силу и самостоятельность:
— Вас только оставь на день, полный бардак настанет, — и он нагнулся к очередному ящику, брошенному на пороге.
— Куда? Не смей, я сам, — Шевелев перехватил у него этот ящик, впрочем, совсем лёгкий, и увещевающим тоном прошептал: — Полежал бы дома, поберегся.
— Не хочу брать больничный.
— Да? А за отсутствие тогда тебе что будет?
— Один день я закрою справкой из больницы. Или нет, постой. Я не стану её относить. Там же указано будет…
Шевелев отвел его в сторону, за угол, чтобы их беседу нельзя было наблюдать со стороны цеха, и, взяв его руки в свои и гладя, попросил:
— Отнеси. Главный инженер всё равно думает, что тебе устроили тёмную.
— Да?
— Он мне сказал вчера.
К его счастью, описанную в справке формулировку сложно было прочесть не слишком сведущей в медицине секретарше, и она, разобрав “что-то про кишки”, пришла вместе с Сашиным начальником к выводу, что у товарища Смирнова на фоне нервных переживаний обострилась язва. Правда, дело пошло дальше, и Сашу попросили хотя бы указать на тех, кто мог его избить — что он честно сделал, избегая упоминать своего комиссара, и нарушителей обещали перевести в другое место. Шевелев, хоть и не был наказан выговором, определенные мучения всё же испытал — когда оценил совершённое трезво. Он порывался подойти к Саше, но сделать этого на виду у всех не мог, и вообще не хотел бросать на своего мальчика никакую тень и ничем не выдать их связи; не хотел даже попросить его как-нибудь ждать себя в сквере через дорогу от заводской площади, потому что и там полно было любопытных глаз. Один раз удалось поговорить, когда он будто бы в доказательство того, что закрыта норма выработки, повел Сашу на склад, а оттуда — в маленькую подсобку. Там он мог наконец открыто взять его за руки и гладить их, наслаждаясь уже тем, что никто не мешает им и сам мальчик ему не противится.