— Всё равно ко мне попадешь. Но там, в камере, я с тобой уже не так разговаривать буду. И ты научишься себя по-другому вести, щенок. Это ты пока передо мной чистенький. Понятно это тебе?
Соглашаться с ним было очень неприятно. Зато приступ злости у комиссара прошел, точно и не было. Он в шутку притянул его к себе, делая вид, что душит за шею сгибом локтя, пока Саша не закашлялся, не решаясь вырваться, но и то скоро отпустил, махнув рукой. Добавил, что надо потерпеть ещё немного, хотя бы с полгода, а потом всё утихнет.
— И я в школу вернусь? Я это не к тому, что жажду сбежать. Тяжело целый день взаперти сидеть, здесь же ни единой книги нет.
— В школу вряд ли. Сам понимаешь, какое к тебе там будет отношение после того дела. Тебя же разыскивают, ты не понял?
— Но как я тогда? — растерялся Саша. — Если я работать нигде не смогу?
— Я тебя не прогоняю, — ухмыльнулся Шевелев самодовольно. Он своего добился — ещё раз припомнив своему мальчику, что его ждет, развеял всякие иллюзии и желание сбежать, и мог быть теперь по-своему счастлив. Не сказать, что в его радости было что-то жестокое — скорее наоборот, боязнь потерять была искренней и потому хоть в чем-то чистой, хотя эгоистичной безмерно: это он понимал. Но он, в конце концов, в меру сил о своем мальчике заботился, притаскивал и еды, и книг, и одежды.
Зима за окном переходила в весну, сперва мокрую и слякотную, а потом в настоящую, цветущую. Светлые вечера становились куда длиннее, и Саша проводил их за очередной книжкой или воображал себе, как пишет письмо родным. Шевелев пропадал не то что днями, а иногда неделями — к счастью, хотя бы предупреждал. Выглядел он обычно при этом невесело, да и в любом случае отсутствие его означало голод, всякую боязнь высунуться и скуку: самого комиссара можно было хоть порасспрашивать, что творится; страшное дело — Саша понял, что сильно к нему привык.
— Что-то ты загрустил совсем. И бледный какой-то.
— Скучно.
— Можем прогуляться, — предложил вдруг он.
Саша растерялся.
— Выйдем попозже вечером, пройдемся до дендрария. Район там тихий, народу нет почти. Что, боишься?
— П-пожалуй. После того, что вы рассказывали, так и будет казаться, что меня все ищут.
— Ну, тогда тут посидим. Мне тебя тоже никуда отпускать не хочется, знаешь ли.
— Так не может всегда продолжаться.
— Продолжаться так может долго. Но я думаю, ты счастья своего не осознаешь. — И комиссар прижал его к себе, свою желанную добычу, наслаждаясь теплом чужого тела и биением чужого сердца, с любовью оглядел лицо, стиснул крепко. — Я ведь найду способ тебя при себе оставить, не переживай.
Ещё через месяц он и впрямь пришел домой с большим тюком вещей и с бумагами, которые развернул, подзывая Сашу.
— Вот, смотри. Это — новый ты. Видишь?
На развороте паспорта читалось чужое имя; фотография была смазанная, серая, невзрачная.
— Я разве похож? — засомневался он.
— Почему нет? Похож. Держись только посмелей, а то как пришибленный. До такой степени я тебя запугал, что ли? Ладно, слушай дальше: возьмешь все это, переоденешься, а завтра с утра явишься к воротам шестой военной части. Знаешь, где это?
— На проспекте… На перекрестке.
— Хорошо. Скажешь, что хочешь поступить добровольцем. Тебя запишут, оформят дело, отправят куда-нибудь на пункт подготовки… Ну, если ты нормы ГТО сдавал, знаешь, что это такое. Там придется задержаться.
— А дальше?
Комиссар ухмыльнулся.
— А дальше мы с тобой, молодой человек, снова встретимся. Но ты уже будешь моим помощником, — сказал он. Тут всё было понятно: он собирался всеми правдами и неправдами сделать так, чтобы дело юного добровольца попало к нему и чтобы Саша остался при нём же, но в законном статусе. — И главное — не вздумай бежать с этими документами. Снова попадёшь ко мне же, но в ином статусе. И там я с тобой нежничать совсем не буду.
— Вы и так… не нежничаете.
— Ой ли?
Он прижал его к себе, руки сперва положил на пояс, но скоро спустил ниже, гладя ягодицы, сминая их, вжимая в себя.
Ранним-ранним утром, ещё в сумерках, Саша оказался у ворот части, где уже стояло несколько таких же, как он, парнишек, переминавшихся с ноги на ногу. Наверное, стоило бежать. Будь он посмелее, плюнул бы на все запреты и махнул бы на вокзал, оттуда — в Финляндию, хотя поплутал бы, отыскивая место на границе, которое не охранялось. Или лучше бежал бы сперва в Латвию, а оттуда — в Польшу… Но похоже, что всякий дух авантюризма погас в нем за прошедшие месяцы безвозвратно и слишком привык он к устроенной ему Шевелевым западне, и выбираться из неё не желал. В намеченном им пути всё было ясно и тоже оставалась часть надежды на то, что не всесилен комиссар, не всё ему удастся, и Саша уедет куда-нибудь с военной частью на Дальний Восток, а там жизнь и впрямь начнётся совсем другая. В это хотелось верить.
А дальше времени на раздумья и на мечтания, к которым он так привык, не осталось совсем. Прямо из части на тряском грузовике его с двумя десятками других парней повезли далеко куда-то, сперва к вокзалу, оттуда — в пригород, и время теперь текло не мучительно долго, а быстро, по расписанию. С непривычки к тому же усталость валила с ног, и Саша к вечеру клевал носом, дивясь разве что тому, куда жизнь его швыряет, и ничему больше. Пока что он ползал животом по грязи на стрельбищах, бегал долгий кросс по пересеченной местности, тренировал меткость в тире, зевал на занятиях по политподготовке и радовался тому, что в казарме не слишком задирают остальные; он и там остался замкнутым, погруженным в свои мысли. Но дело его ещё не легло на стол комиссару, а сам он успел по нему соскучиться — говоря точнее, думал: сдержит тот обещание или не сдержит? Первые недели выдались сильно тяжкими, и только надежда эта и спасала, да осознание того, что так или иначе он не сидит сейчас за решеткой по собственной глупости, а послужит родине и, в конечном счете, только и оставалось, что согласиться с тем, что комиссар поступил мудро, даже если солгал. Это примиряло с действительностью, и Саша старательно убеждал себя, что вовсе не ждёт встречи с ним, а наоборот, скрывается, что он вовсе не привык, что он всегда боялся его.
Сухие длинные пальцы перебирали края картонных обложек личных дел, серые холодные глаза бегло просматривали их, отыскивая одно-единственное.
— Этот вот подойдет? Петрович, а? Ты же их лучше знаешь? Надежный парень?
— Себе на уме, но положиться можно.
— Точно?
Петрович, точно такой же комиссар и по совместительству замполит на тренировочном полигоне, пожимал плечами.
— Как-то надо было бежать километров десять, в конце ждать в условленном месте связного — принять условное задание. А там — дождь как из ведра. Так он, знаешь, даже под ёлки соседние не отошел, так и ждал, где сказали.
— Исполнительный, значит… Это хорошо.
— Не нравится мне этот его образ — весь он знаешь, такой, как благородный лорд в изгнании. По мне, так лучше, когда с человеком запросто можно…
— Попробуй с тобой запросто, он же в подчинении. Субординацию соблюдает.
— Всё равно это видно.
— Я, наоборот, не люблю простоту эту, которая хуже воровства, — Шевелев поморщился. — Ладно, пришли мне его на недельку. Если пойдет, оставлю. Нужен помощник. Самому уже никакого ни времени, ни здоровья нет по всем явкам кататься.
========== Альтернативный вариант 2 (продолжение) ==========
— Не понимаю, почему этот, — продолжал расспрашивать зашедший в кабинет Шевелева Петрович. — Взял бы из кого посообразительней, лейтенанта какого-нибудь…