— Он и станет лейтенантом, — ответил Шевелев меланхолично.
— Из местных, хочу сказать, из проверенных, которые все знают уже и в курсе… Я знаю, что там за парень, и он ведь, скажу тебе прямо, не блещет.
— Мне такого не надо, чтобы он на мое место метил.
Зашедший усмехнулся.
— Тебе надо такого, чтоб он по гроб жизни благодарен был, что ты его из общей казармы вытащил?
Вопрос ответа не предполагал, но Шевелев пояснил всё-таки:
— Бумаги принести-отнести много ума не надо. Лицо приметное, в случае, если сбежать решит, быстро узнаем.
— Ах ты вот с какой стороны смотришь… Ты, выходит, даже и не надеешься…
— Надеяться надо на лучшее, а готовиться к худшему. Это теперь наш общий курс, — ответил Шевелев строго.
Они разошлись.
На другое утро Сашу сняли с дежурства по кухне и проводили в домик коменданта при части, куда он дошел уже заметно бледный. Хорошо, если это обещанное комиссаром свидание, а если в документах обнаружилась ошибка? А если комиссар решил не держать слова, а сразу его с поддельным паспортом сдать? Или местные обнаружили несостыковку при проверке… Могли обнаружить, что паспорт такой не выдавался… Много чего могли — вот он и не смог сдержать нервной дрожи, пусть и силился ее унять, представ перед круглолицым и в общем довольно добродушным комендантом.
— Решили тебя направить на важную и ответственную работу, рядовой. На дело защиты родины от ее врагов, не только внешних, но и внутренних!
Саша выдохнул и кивнул.
К следующему утру он возвратился в стены того здания, куда года два назад заходил совсем другим человеком — с другими чувствами и мыслями. Тогда здание управления внутренних дел казалось неуютным и неприятным, поскольку обитал в нем самый ненавистный человек, а теперь всё стало казаться родным и знакомым, уютным даже, хотя уюта не прибавилось ни на грамм, и даже более обшарпанными казались его крашеные темной зелёной краской стены. И дверь в знакомый кабинет толкнул, стараясь держаться ровно и прямо, на одном дыхании быстро выпалил, что прибыл по приказу — чтобы сбившееся дыхание не выдало. Комиссар остался тот же, но при виде него едва удалось сдержать улыбку. “А ведь я рад встрече. Надо же”, — подумалось ему. Комиссар в ответ смотрел проницательно и сдержанно, пока знакомства ничем не выдавал. Осмотрел цепко.
— А вещи где?
— Какие? — растерялся Саша.
— Личные. Где устроился, спрашиваю? — рявкнул он так, что едва успокоившийся Саша вновь строго вытянулся.
— В части… В военном городке.
— Вечером съездишь и заберёшь. Я напишу записку коменданту. Ты мне рядом нужен, — будто бы пояснил он, хотя Саше это все пояснять не надо было.
Саша вообще рассчитывал поговорить и поделиться десятками новых открытий — и теперь соображал, как это глупо было с его стороны. На службе-то! Шевелев первым делом поручил ему отнести целую стопу личных дел обратно в спецчасть на хранение, потом велел найти другие, целый десяток, выписать во всех что-то, потом велел отпечатать это все и оформить в докладную записку, в которой придирался то к отступам, то к полям — так и день прошел, и Саше уже не верилось, что этот человек мог быть с ним совсем другим. Что ещё сильнее удивляло — так это то, что работа была хоть и муторная, но самая простая и понятная, а он-то себе воображал, что придется отыскивать тоже врагов народа, скрывающихся под чужими именами дворян и белых офицеров. Оставалось посмеяться над собственной наивностью. За делами день кончился быстро, начало темнеть, в кабинете зажглась лампа, дававшая одному читать свои записи, другому печатать.
“Что, если он вообще домой не уходит?”
“Тебе же спокойнее. Думаешь, он тебе дома отдохнуть даст?”
“Да, да. Тут хотя бы не лапает. Я так успел от него отвыкнуть”, — соглашался Саша с собой.
“А мне кажется, ты жалеешь об этом. И привыкнуть ты успел”, — возражал внутренний голос.
— Ладно, идём домой. Не век же тут сидеть. Наше от нас не сбежит, — и Шевелев, напоследок сняв трубку и набрав короткий номер, бросил в нее: — Машину к заднему входу.
Саша бросился прибирать бумаги. Он снова успел напредставлять себе долгую беседу во время пути домой, но после его слов понял, что разговора не будет. Возможность проехаться на машине, правда, сама по себе обрадовала его до сих пор мальчишескую душу, и темная машина восхитила вся: от обитых кожей сидений до стойкого запаха бензина внутри. По пути он во все глаза смотрел на быстро сменявшие друг друга панорамы улиц, а потому и думать забыл о мечтавшемся разговоре.
— А его до части довези, а потом обратно, — оборвал его мечты комиссар и, черкнув пару строк, вышел.
Увиделись они уже в совсем непроглядной темноте. Дверь в квартиру открылась, и на пороге возник Шевелев. Он отошёл, и увиделась за его спиной высокая светлая комната, даже не комната — зал, а в нем застекленный выдающийся из стены эркер, а за стеклом — огни ночного проспекта, уходившие вдаль.
— Да раздевайся, чего встал, — заметил комиссар, пока Саша стоял, осматриваясь. Он воображал себе Шевелева в быту таким же аскетичным, и это ожидание отчасти сбывалось, но отнюдь не во всём. Квартира была обставлена без всякой роскоши, без претензии, строго, скудно даже, но вместе с тем виделась за отдельными вещами судьба и характер хозяина. И следа бедности не было ни в чем — ни в посверкивавших медью и стеклом светильниках, ни в большом тяжелом зеркале с рамой из темного дерева, ни в самих светлых стенах и высоких побеленных потолках. Шевелев неожиданно рассмеялся, глядя на всё ещё замершего молодого мужчину. Саша поймал его взгляд и неуверенно стащил с себя сапоги, нагнувшись.
— Не верится, что я теперь здесь… с вами буду.
В нем таилось необъяснимое чувство того, что Шевелев всё же прогонит его обратно и вообще приказал ему явиться сюда с вещами вовсе не ради этого, а ради очередной жестокой насмешки, к примеру, чтобы проводить его в черный фургон, который отвезет его к зданию следственной тюрьмы — хотя с чего бы? Ведь до сих пор все действия комиссара указывали на совсем иные его намерения. Он и сейчас приблизился, окидывая придирчивым и горящим взглядом стройную фигуру, подпоясанную широким тёмным ремнем, потом взял за этот ремень и притянул к себе, заставляя Сашу чуть не специально упасть на себя. Прижал к себе так, что мальчик его чуть не задохнулся, впился жадно в желанные губы, которые неуверенно поддавались ему. Вдоволь искусав их, с усилием отстранил и повел за собой. Махнул рукой на шкаф:
— Вещи туда складывай.
— Спать я тут буду? Или мне на полу себе постелить? — обернулся Саша на комиссара.
— Ну постели, — до странного легко согласился Шевелев.
Он приобнял Сашу, бесцеремонно гладя, задирая на нем гимнастерку, чувствуя, как мальчик замирает, смущаясь. Всмотрелся ещё раз в лицо, которое успело не раз напомнить о себе, пока он бывал тут одинокими вечерами и долгими днями в своем кабинете. Еле удержался, чтобы со всем желанием не прижать его к себе снова, отстранил, наблюдая, как парень зевает — и даже этот жест показался вдруг донельзя дорогим, в очередной раз утвердившим внутреннюю уверенность, твердое желание никогда и никуда не отпускать.
— Чаю выпьешь? Или слишком вымотался?
Мальчик кивнул, подтверждая последнее.
— Иди умывайся — и марш спать, — отправил он его тогда в уборную, а сам занялся устройством постели, в кои-то веки жалея, что собственная койка слишком узкая, равно как и диван в гостиной.
Мальчик, едва вернувшись, лёг быстро, где ему постелили, и провалился в сон, крепкий и глубокий, совершенно игнорируя комиссарскую вечную бессонницу, которую сегодня подогревало ещё и возбуждение от долгожданной встречи. Посреди ночи Шевелев, вымотавшийся, не выдержал-таки и поднял его, утаскивая к себе и устраивая под боком — может, в другое время Саша сопротивлялся бы, но теперь только сонно кивнул и улёгся поудобнее, даже приобняв его. Шевелев, вздохнув, сам задремал постепенно, решив, так и быть, отложить страсть на завтра.