За этой покатостью начиналась безводная пустыня, поросшая каким-то дрянным кустарником.
Когда мы разбили лагерь, вечер уже приближался, и огромный огненный шар солнца склонялся в пустыню, наполняя все ее неизмеримое пространство разноцветными огнями лучей. Предоставив Гуду распорядиться устройством нашего маленького бивака, я позвал с собой сэра Генри, и мы взошли на вершину каменистого склона, который поднимался против нас, и остановились, обозревая пустыню. Воздух был очень чист и прозрачен, и на горизонте далеко-далеко от нас можно было различить туманные голубые очертания великих Сулимановых гор, увенчанных снегами.
– Смотрите, – сказал я, – вон они, эти неприступные стены, которые окружают Соломоновы копи. Кто знает, приведется ли нам когда-нибудь взобраться на них!
– Верно, мой брат уже там, а если он там, то и я как-нибудь до него доберусь, – сказал сэр Генри с той спокойной уверенностью, которая всегда его отличала.
– Надеюсь, что так, – отвечал я и уже повернулся было, чтобы идти назад в лагерь, как вдруг заметил, что мы не одни. За нами стоял величавый зулус, Омбопа, и так же пристально смотрел на далекие горы.
Видя, что я его заметил, он заговорил, но при этом обратился к сэру Генри, к которому он очень привязался.
– Так это та страна, куда ты стремишься, Инкубу (на туземном языке это значит, кажется, слон, – так прозвали кафры сэра Генри), – сказал он, указывая на далекие горы своим широким ассегаем.
Я строго спросил его, как он смеет так бесцеремонно обращаться к своему господину. Конечно, между собой эти проклятые туземцы вольны выдумывать какие угодно клички, но величать человека прямо в глаза этими дурацкими прозвищами уж совсем не подобает. Зулус засмеялся спокойным, тихим смехом, который меня ужасно взбесил.
– А откуда ты знаешь, что я не равный вождю, которому служу? – сказал он. – Конечно, он царского рода; это видно по его росту и взгляду; но ведь и я, может быть, тоже не простой человек. Будь моим языком, о Макумацан, и говори мои слова Инкубу, моему господину: я хочу беседовать с ним и с тобой.
Я был на него ужасно сердит, так как совсем не привык, чтобы кафры обращались ко мне подобным образом. Но сам не знаю почему, я испытывал к нему симпатию, и, кроме того, мне было интересно знать, что он хочет сказать; а потому я перевел его слова, прибавив, что, по-моему, он ужасный нахал и что дерзость его возмутительна.
– Да, Омбопа, – отвечал сэр Генри, – я иду именно туда.
– Пустыня пространна и безводна, горы высоки и одеты снегом; ни один человек не может сказать, что там, за тем местом, куда село солнце; как же ты туда пойдешь, о Инкубу, и зачем ты туда идешь?
Я опять перевел его слова.
– Скажите ему, – отвечал сэр Генри, – что я туда иду потому, что уверен, что мой родной брат, человек одной со мной крови, ушел туда прежде меня, и теперь я иду его искать.
– Это правда, Инкубу: человек, которого я встретил по дороге, сказал мне, что два года тому назад один белый ушел в пустыню к тем далеким горам вместе со слугой-охотником. И с тех пор они не возвращались.
– Откуда ты знаешь, что то был мой брат? – воскликнул сэр Генри.
– Сам я этого не знаю. Но когда я спросил того, кто мне сказал, какого вида был белый человек, он отвечал мне, что у него были твои глаза и черная борода. Еще он сказал, что охотника, бывшего с ним, звали Джимом, что он был из племени бекуана и покрыт одеждой.
– Тут не может быть никакого сомнения, – подтвердил я. – Я сам хорошо знал Джима.
Сэр Генри кивнул.
– Я был в этом уверен, – сказал он. – Уж если Джорджзаберет себе что-нибудь в голову, он непременно это сделает. Он был с самого детства упрям и настойчив. Если он забрал себе в голову перейти Сулимановы горы, так он их перешел, если только его не постигло какое-нибудь несчастье. Мы должны искать его по ту сторону гор.