Ретроспектива.
Снова синий фон. Камера отъезжает и мы видим, что это синий костюм пациента больницы. Судя по тому, что в коридорах снуют показанные на заднем плане афроамериканцы, мы понимаем, что дело происходит не в Молдавии. Молдавский пациент еще не достиг того уровня толерантности, который позволяет довериться чернокожему. Впрочем, не только молдавский.
– Суки чернозадые… – говорит мужчина, глядя в коридор.
– Наташка… обещай, – говорит он.
– Обещай, что не пойдешь замуж за негра, – говорит он.
– Папа, не волнуйся, – говорит девушка и гладит мужчину по руке.
– Дай слово, – говорит мужчина.
– Даю слово, – говорит девушка.
Крупным планом – скрещенные за спиной пальцы, как делают, когда произносят необязательную клятву. Мужчина успокоенно кивает. Он задыхается.
– Гребанные молдаване с их гребанным Жоком! – говорит он.
– Милый, – просит женщина, похожая на нашу Наталью.
– Тебе вредно волноваться, да и курить надо было меньше, – говорит она.
– Курил бы нормальные сигареты с фильтром, все было бы окей, – говорит мужчина (примечание – он именно произносит «окей» именно как слово, как эмигрант первой волны, который уверен, что это первое слово из его английского).
– Гребанный «Жок»! – говорит он и кашляет.
Мама и дочь переглядываются. Мать поправляет мужчине подушку. Он хрипит:
– Сонька, газету принеси, у уродов этих черножопых попроси…
Женщина, терпеливо улыбнувшись, встает и выходит. Мужчина рывком бросается к дочери, хватает ее за руку, заставляет наклониться, говорит, брызгая слюной (она разлетается, мы видим это крупным планом).
– Наташка, слушай, кино это твое фигня, – говорит он.
– Показы потрфолио шмофолио, – говорит он.
– Хватит фигней страдать, – сурово говорит он.
– Ну ты только представь себе, кишиневская еврейка и звезда Голливуда, – говорит он.
– Да это же мля обхохочешься, – говорит он.
– Наталья Авнерова Хершлаг, обладательница «Оскара» и исполнительница главной роли в… в… блядь, в «Звездных войнах»! – вспоминает он последний фильм, о котором хоть что-то слышал.
– Аха-аха, – хохочет он, пока смех не переходит в содрогания тела, какие бывают при рвоте.
Отплевавшись в утку, поднесенную дочкой, мужчины вытирает рот – синий рукав халата темнеет от слюны и, кажется, – крови, и продолжает.
– Мы с мамой терпели эти твои закидоны, потому что ты наша доча, – говорит он, и мы видим в его ласковой улыбке что-то неуловимо похожее на улыбку ветерана из самолета.
– Но теперь я умираю, и ты должна заботиться о маме и сестрах, – говорит она.
– Вырастить их нормальными девочками, которые уважают Тору, учатся в университете, – говорит он.
– И это сможет сделать бизнесвумен, а не официантка, которая мечтает стать актриской вшивой, – говорит он.
– Да, папа, но чем мои планы стать звездой кино хуже твоих иллюзий разбогатеть? – рассудительно спрашивает девушка, упрямо склонив голову, и мы видим, что она, несмотря на юность, человек, что называется, Основательный.
– С сотней миллионов долларов ты нашу бензоколонку в сеть превратишь, – говорит отец.
– И продавать там будешь бензин, а не мочу ослиную, – говорит он.
– А-кха-кха, – говорит он.
– Гребанные папиросы «Жок», гребанная кишиневская табачная фабрика «Тутун-ЧТЧ», гребанный рак легких! – говорит он.
– Кстати, обещай мне, что не будешь курить! – говорит он.
– Даю слово! – говорит девушка.
В палату заходит мама – мы видим, что это весьма ухоженная дама в соку, и можем предположить, что безутешной эта вдова не останется, – с газетой в руках. Отца, судя по всему, посещают такие же мысли, что и зрителя. Мельком глянув на жену, он говорит:
– Нет, Сонечка, я же не читаю эти сраные местечковые «Брайтон Ньюс», – говорит мужчина раздраженно.
– И «Молодежь Молдовы» долбанную не читал! – говорит он.
– Вечно ты все ПУТАЕШЬ! – говорит он.
– Да я ИМЕЛ их! – говорит он.