Он, как сильнодействующий анальгетик, легко справляющийся с болью, быстро затушил ту искру влечения к Джессике, отдавая ей должное, что она смогла ненавязчиво её подселить в его закрытое внутреннее пространство, в отличие от многих, многих женщин, встречавшихся на жизненном пути и пытавшихся это сделать. Холодный рассудок один раз и бесповоротно нанес сокрушительный удар по начавшему активизацию гормону дофамин, вырабатывающего при первом признаке влюбленности, вывесив огромный транспарант с надписью «Ваня, ничего хорошего из этого не будет. Это только помешает всему делу».
Джессика, что с большим признанием отметил Айван, всё отлично понимала без лишних слов, лишая его «удовольствия» лирических объяснений сложившихся обстоятельств. Она сумела заставить себя вдоволь наслаждаться только одним общением и искренне в тайной глубине сознания радоваться каждому рандеву, будь то общий зал или эта маленькая тюремная комната для свиданий, ставшая очень близкой, благодарив настоящее за встречу с этим мужчиной перед самым финишем, где ждет безмолвие. Теперь все свои действия она полностью оправдывала представлением того, что оставит после себя двум самым родственным душам — начальный капитал для её девочки и свободу человеку, который по-настоящему, без фальши, понимал и уважал. От этих мыслей становилось гораздо легче. Впервые за свою жизнь Джессика почувствовала себя реальной личностью и возможно Маслоу, в своей пирамиде, самореализацию представлял по-другому, для неё именно это стало той высшей ступенью человеческих потребностей, для достижения которой теперь без тени сомнений сделает всё возможное и невозможное. Никогда ещё она не была так решительна и уверенна в своём «Я», всё чаще, неподдельно удивляясь тому, насколько, оказывается, поверхностно знала собственную натуру до встречи с Айваном. Это финальный спурт на беговой дорожке под названием «бытие» станет короной всей её жизни и обреченным только на успех. Она победит, обязательно победит, пусть и не в самой честной игре.
Всё чаще по утрам, просыпаясь за час до Линды, Джессика позволяла пару десятков минут поваляться в постели с улыбкой, прикрыв глаза, вспоминая сон, который повторялся и был настолько красив, что не хотелось видеть другие. Как в детстве, она снова летала в своём белоснежном платье с рюшами, сшитой мамой, над облаками, постеленными бархатистым ковром, словно пожарная пена, а в бесконечную высь уходила неописуемо прекрасное бирюзовое небо. Но что-то отличало его от тех давних юных грёз. Окружающие цвета так же, как прежде остались глубоки и насыщенны, но сейчас не было солнца. Оно оставило свой свет, своё тепло, а само, как будто играя в прятки, укрылось и, как казалось Джессике, тайно с противоречивыми чувствами, жонглируя бликами, наблюдает за ней, как бы говоря, что не хочет этого видеть, но в своем решительном бушующем раскаленном нутре желает удачи. Было ощущение, что это не просто звезда, а нечто гораздо большее и величественное. Этот сон напрочь изгнал тот другой, постоянно приходящий под утро, который преследовал её последние месяцы и вызывал неприятие, отбивая желания уснуть. В нём она не видела себя со стороны. В нём она не видела никого. Только густой, цветом потускневшего серебра, туман, из которого медленно над головой выплывали мутные, безукоризненно черные, словно лапы отвратительного представителя членистоногих, голые колючие ветки деревьев и гнетущая тишина, нарушенная пронзающим до резкой боли в ушах, криком ворона, заставляющий в тот же миг открыть глаза, лишив сна до первых лучей солнца. Наконец— то этот кошмар был изгнан из её сновидений, и не надо становиться гением логики, чтобы понять причину перемены — он, только он. И за это она была ему более чем благодарна. Он не сумел убить рак в телесных органах, но он сумел выдворить его поганой метлой из души, куда с нездоровым аппетитом агрессора саркома пыталась запустить свои, разрушающие всё на пути, ядовитые щупальца.
Джессика не переставала открывать для себя Айвана. Как бы невзначай, по его небольшим примерам из жизни или рассуждениям, явно основанных на собственном опыте, она всё объемней представляла картину его прошлого, самопроизвольно, как отпечатки пальцев на стеклянном стакане, намертво фиксируя в памяти все детали. Но что поражало больше всего, так это смысл всех афёр. Для неё было необъяснимо и тем притягательней, что деньги в этих махинациях играли далеко не первое значение. Братья Стеблины просто делали вызов самим себе, каждый раз поднимая планку. Это была такая своеобразная игра, где соперником выступала система, триумф над которой заключался в использовании слабых сторон её отдельных звеньев, таких как человеческая жадность, нездоровая самовлюбленность, высокомерие, зависть, тщательно скрываемое чувство неполноценности и страх его обнаружения. С большим удовольствием, не сколько Айван, а сколько Влад любил понажимать на эти клавиши людских душ, сыграв мелодию победного марша, а деньги в этом поединке были всего лишь медалькой из дешевого металла, которая запыленная лежит на прилавке спортивного магазине, но дорога тем, что не куплена, а заработана в выигранной схватке.