— Ты фея! Ты наша фея!
— Откуда ты?
— Из далекого леса в Лотарингии.
— Фея, фея! — шамкали остальные, а некоторые плясали и подпрыгивали, судорожно хохоча.
Когда она возвратилась к носилкам, королева опустила занавеску:
— Нет, останьтесь на земле! Бедное дитя, вас касались эти культяпки! И как же вас не вырвало? Я была вынуждена отвернуться, я не смогла вынести это зрелище… Идите рядом со мной.
Покачиваясь, носилки спустились к дороге и остановились у Авессаломовой гробницы, которую Жанна пожелала осмотреть.
— Что здесь интересного? — спросила королева. — Пустая и вонючая клетушка. Грабители давным-давно растащили сокровища. Погонщики караванов заходят сюда по нужде.
Тронулись дальше. Королева ела цукаты. Вдруг она сказала:
— Не забудьте вымыть волосы и сжечь одежду, я приказываю вам сделать это.
Жанне захотелось крикнуть, что прокаженные приюта ничуть не заразнее короля, но она сдержалась.
— Жанна, — снова заговорила та, — я недовольна вашей опасной и бесполезной отвагой. Радость, что доставили вы тем несчастным, только разбередит их тоску, обострит отчаяние. Тот убогий, что назвал вас феей, из-за вас теперь станет оплакивать свою бедную Лотарингию, а ведь он почти забыл ее…
Отпустив эту шпильку, она не сводила с Жанны глаз, но могла видеть только ее профиль.
— Мой отец Анселен, — отвечала та, — говорил, что жизнь ценна лишь несколькими счастливыми мгновениями. Они дают силу и решимость жить дальше.
— Невинная, ваше благочестие может привлекать, я допускаю это. Однако вам всего лишь шестнадцать лет. Это возраст бурь и страстей. В это время по велению сердца люди бросаются в крайности и совершают непоправимые ошибки… Вы знаете, что в Монт-Руаяле только и разговоров, что о вас? Но придворный успех — это легкий ветерок, за ним следует болезненное падение.
— Мадам, со всем должным уважением к вам я должна сказать, что падение это для меня мало что значит.
— Дитя, дитя, ведь те самые люди, кто вас сейчас нахваливает, первыми забьют тревогу и потребуют вашего освидетельствования матронами и лекарями, как только хотя бы малейшее пятнышко появится на этом слишком милом личике.
— Я подчинюсь. Но кто займет мое место подле вашего сына?
— А если он умрет или же отречется от престола, подумайте? Тогда ни ваши достоинства, ни ваши заслуги не зачтутся вам. Нужно знать, что может случиться. Вы будете отрезаны от мира живущих. Ваши волосы посыплют прахом. Споют над вами. Вы получите одежду и колотушку прокаженного. Потом вас отведут в приют, где остатки вашей былой красоты, прежде чем увянуть окончательно, возбудят похоть у окружающих.
— Если Богу будет угодно, мадам!
— Я предупреждаю заранее.
— Если меня отведут в эти хижины, значит, я заражусь от короля. Мне кажется, что вы забываете это.
— Именно поэтому с вами и говорит его мать. Мне очень жаль вашей молодости. Я не смогу отблагодарить вас лучше, чем поговорив о том заранее.
— Во вред вашему сыну! Лучшей благодарностью, единственной, которую я смогу принять от вас, — было бы оставить меня в покое, забыть обо мне.
— Разве сейчас вы лишены покоя? Разве вы все еще обдумываете свою судьбу, страшась того будущего, что ожидает вас на этом пути?
— Суди Бог тех, кто искушает меня.
— Завтра в шестом часу, в церкви святой Анны, благородная, прекрасная, как и вы, девица, заболевшая проказой и выданная своими слугами, примет отречение от мира. Я требую, чтобы вы присутствовали на службе.
— Требовать может только король, но не вы!
— Представьте себе, что моим голосом вас заклинает ваша мать, заплатившая жизнью за ваше рождение.
— Ради нее я послушаюсь вас… и докажу вам, что все бесполезно.
— Я же тогда позволю вам поступать как вздумается, исполнив все по совести, будь то даже в ущерб моему собственному сыну.
Жанна сдержала обещание. Она даже встала в первых рядах, чтобы получше разглядеть лицо прокаженной, стоявшей в подвенечном наряде в окружении своих родных и слуг. Она услышала бородатого архиепископа с убеленной сединами головой, произносившего убийственные слова, отторгавшие ту от человеческой жизни: