23
САЛАДИН
Страшные предчувствия угнетали его. Лихорадка возобновилась с новой силой, но стала перемежающейся. Мать его, старая кукла, воспользовалась этим, чтобы вырвать новые уступки для себя и завершить дело, успешно начатое ее дочерью. Она явилась в час, когда падали сумерки и умирающий вновь обретал покой, ибо страдания отступали.
— Сын мой, ваше благословение брака Сибиллы делает вам честь.
— Не знаю, но хочу сказать одно: оставьте меня.
— Оно делает вам честь, говорю я вам, и свидетельствует о вашем уме, ибо скоро принесет свои плоды.
— Надеюсь, что плоды эти не будут гнилы.
— Ну зачем этот мрачный тон, государь, зачем в вашем ответе звучат презрение и угроза? Ги де Лузиньян хорошего рода, известного прославленными рыцарями, по крайней мере во Французском королевстве. Ум его не слишком изощрен, но мы заменим ему его.
— Чего я и боюсь больше всего!
— То есть вы считаете вашу сестру неспособной управлять делами?
— В обычных условиях она могла бы быть королевой и с улыбочкой заправлять простаком, взятым ею себе в мужья. Но не забывайте, что Саладин ждет часа, что Запад пренебрежет своими обязательствами по отношению к нам, что предательство, беззаботность и беспорядок угрожают нам изнутри. Нужен сильный король, каким был мой отец Амори, а не разрушенный проказой принц вроде меня.
— Вы всех обвиняете, не замечая кругом ничего, кроме зла!
— Я обвиняю князей этого маленького разваливающегося королевства, его беспредельно хищных женщин, которые хотят управлять им через головы больных и глупцов… Господи, Господи Боже мой, где же Ты? Когда кончатся эти испытания?
— Не волнуйтесь так. Вы усилите вашу лихорадку… На все ваши обиды и подозрения я отвечу лишь нежностью, хоть вы и не любите меня больше… Я повторяю, Бодуэн, если бы мы были теми, кем вы нас считаете, мы собрали бы народ Иерусалима и объявили бы ему о вашем недуге. Церковь совершила бы над вами то, что требует ее безжалостный закон, и сейчас вы лежали бы не на королевском ложе, а в хижине заживо погребенного.
— А я повторяю вам, что народ любит меня больше, чем всех вас вместе взятых, невзирая на мое уродство и бинты прокаженного.
— Это доказывает то, что мы ничего не предпринимаем против вашей власти.
— Потому что вы ничего и не можете предпринять!
— Сын мой, я не сержусь на вас за эти слова. Это слова больного. Я заметила, что все ваши затмения и приступы гнева совпадают по времени с обострениями болезни. Эти прыщи разжигают в вас огонь ненависти.
— Замолчите!
— Огонь, пожирающий вашу плоть, опаляет также вашу душу и разум.
— Ложь!
— Уместна ли эта ссора между сыном и матерью в вашем положении, ответьте мне! Вы даже не дали мне сказать, зачем я пришла к вам.
— Хорошо, говорите!
— Все дело в Лузиньяне. Я не одобряю вашей позиции по отношению к нему. Несправедливо и неудобно лишать его возможности преуспеть и добиться уважения к себе.
— Достаточно с него и женитьбы!
— Вы должны испытать его.
— Отдав ему какие-то фьефы?
— Да, сын мой, дабы он жил в почете и имел возможность проявить себя, а мы могли бы понять, на что он способен.
— Я уже слышал эти благие рассуждения! Вы сговорились, чтобы донимать меня по отдельности. Но я не уступаю, матушка. Лузиньян останется всего лишь мужем Сибиллы, а та — женой Лузиньяна, до тех пор, пока я не умру!
— И так-то они должны готовиться царствовать?
Но под длительным напором он сдался. Лузиньян был введен во владение графствами Яффы и Аскалоне. Таким образом, без какого-либо труда и усилий, одной лишь обольстительностью Лузиньян добился того, что стал одним из владетельнейших князей королевства. И была наконец сыграна свадьба, столь нетерпеливо ожидаемая принцессой Сибиллой.
Бодуэн присутствовал лишь при начале церемонии, удалившись и с пира, и с праздника, великолепие которых было вызвано отнюдь не намерением бросить вызов Саладину, но единственно неосторожной беззаботностью. Сам я не присутствовал там, и передаю вам то, что узнал понаслышке, потому что в это время охрана короля была удвоена, и я строго проверял ее. Несколькими неделями раньше уже были задержаны трое подозрительных вооруженных лиц, бродивших по коридорам дворца. Они погибли прежде, нежели успели заговорить, отравленные или задушенные теми, кто их подослал. Рено, завоевавший расположение Лузиньяна, восседал за главным столом рядом с сенешалем де Куртенэ и принцессой Изабеллой. Не встал ли он на сторону молодого супруга, будущего Иерусалимского короля? Жанна же отказалась от прекрасных одежд и украшений, которые преподнес ей король: