Женя вышел, как всегда, в окружении нескольких поклонниц. Замерев на своем подоконнике, я неотрывно смотрела на него. Он улыбался, грациозно наклоняясь к девушкам, которые едва доставали ему до плеча, и до меня долетал его ни с чем не сравнимый, грудной, бархатистый, как и его глаза, переливчатый смех.
Он и на этот раз не заметил меня.
Был большой перерыв, многоэтажное университетское здание кипело от переполнявшей его жизни, мимо меня двигались какие-то люди, многие из них были моими знакомыми, кто-то здоровался со мной, хватал меня за локоть, что-то говорил мне… Я сидела на своем подоконнике, провалившись в бездну пустого пространства — и мимо меня проносилась жизнь…
Снова и снова я возвращалась ради него на землю. И иногда мне везло: Женя Южанин улыбался и кивал мне, и в его карих, бархатистых глазах загорался теплый свет…
На исходе зимы мне приснился сон. Я летела в сильный снегопад, внезапно силы покинули меня. С бешеной скоростью я понеслась к земле, я должна была разбиться… но что-то помешало этому. Может быть, последнее, предельное напряжение моей воли? Снег облеплял меня, на мне не было ничего, кроме легкой ночной рубашки. Мое тело стало неимоверно тяжелым, я падала вниз, вниз… И только у самой земли в миг, предшествующий катастрофе, что-то переменилось. Тьма и снег, и совершенно незнакомый мне пустой город, в котором меня никто, никто не ждал…
Проснувшись на рассвете, когда на кухне уже вовсю громыхали посудой и везде горел свет, поняла, что заболела. Ночная рубашка насквозь промокла от пота, во всем теле были дрожь и жар, во рту пересохло. Что-то внутри меня было не так.
Я слышала, как отец что-то говорит на кухне матери, слышала его надтреснутый, почти старческий смех, стук его костылей. Я почувствовала запах молочной каши и яичницы — и меня раздражало, что дверь в моей комнате неплотно прикрыта. Вот сейчас они позавтракают, и мать отправится в школу, к первому уроку, а отец останется дома и будет, как всегда, пилить меня за то, что я поздно встаю и не успеваю даже заправить постель. Что ему еще остается делать? Я его поздний, единственный ребенок, можно сказать, плод его старости, ведь когда я родилась, ему было под пятьдесят. Он ходит по квартире на костылях, с трудом переставляя изуродованные полиневритом ноги, с одной-единственной почкой, переполненный страшными воспоминаниями юности, — и он, как может, заботится обо мне. Он вообще считает чудом, что у него есть дочь, есть я.
А я тихо лежу в постели и прислушиваюсь к тому, что происходит внутри меня. Сон снова наваливается на меня, на этот раз без сновидений. Скорее всего, это даже не сон, а забытье больного, обессилевшего человека.
Каждый полет в пустом пространстве до предела изматывал меня.
Но на этот раз было что-то еще. Ненадолго проснувшись и лежа с закрытыми глазами, пыталась сосредоточиться на своем внутреннем состоянии, это доставляло мне какую-то болезненную радость. Постепенно передо мной стала вырисовываться совершенно непонятная мне, жуткая картина: влажное, пористое, кроваво-розовое вещество, пульсирующее в устрашающе-равномерном ритме, огненно-красный, кровавый сгусток размером с голубиное яйцо, отвратительно вздрагивающий при каждой пульсации…
«Что это?..» — с тревогой подумала я, дрожа под толстым ватным одеялом. Я пыталась мысленно отключиться от этого гротескного видения, но у меня ничего не получалось. Темно-красный сгусток стал почти черным, в нем билась своя, враждебная мне жизнь — и он был во мне! Да, он был внутри меня, возле самого моего сердца. Напрягая остатки истощенной полетом воли, я поняла, что вижу себя изнутри, так сказать, с изнанки: вижу собственное легкое, пораженное болезнью.
Поняв это, я, несмотря на слабость, потливость и одышку, весело расхохоталась. «Только этого мне не хватало для полного счастья! — подумала я, по-прежнему лежа с закрытыми глазами. — Видеть собственные внутренности! Не хватало еще, чтобы я видела, что творится в грудных клетках и животах у других людей!..»
Но я, как ни странно, не чувствовала ни удивления, ни страха, ни отвращения — просто мое знание о самой себе стало шире.
Лежа в постели, я думала, как мне быть дальше. Стоит мне сделать флюорограмму — и меня немедленно уложат в больницу. Возможно, будут долго лечить. Возможно, дадут академический отпуск… Нет, академический отпуск мне брать не хотелось, потому что… я не увидела бы больше Женю Южанина, ведь ему оставалось учиться в университете всего один год. Что же касается больницы, то…