Во мне медленно нарастал гнев, и он был куда страшнее прежних вспышек моей ярости. Это был гнев разрушительный, ничего не создающий. Совершенно сознательно я желала всем восьмерым смерти!
Я продолжала держать ее за руку, и информация из ее подсознания перетекала ко мне. Я видела ее идущей вечером по темной яблоневой аллее, видела, как ей зажали рот чьи-то руки…
После того, что с ней произошло, Лена-Анель не захотела больше жить. Очнувшись в полной темноте, в холодном, сыром подвале, она нащупала возле себя бутылку, отбила горлышко и перерезала себе вены.
— Глупейшая девчонка! — возмущенно сказала я. — Вот этого-то и не следовало делать! Это они должны умереть, а не ты!
Информация из ее подсознания продолжала поступать ко мне, но до полной картины чего-то не хватало, в ней был какой-то пробел.
И снова я услышала дикий, душераздирающий крик. Откуда он доносился? Я чувствовала, что мне нужно принять быстрое решение, и я была совершенно растеряна.
И тогда впервые в жизни я послала сигнал на планету Зеленых Лун. Там, в фантастически далекой от меня точке космического пространства, хранилась вся информация о всех протекающих в мире процессах, там находился мощнейший источник духовной энергии.
Это был очень рискованный поступок с моей стороны, потому что, устанавливая непосредственную связь с космосом, я ставила себя в зависимость от него, лишала себя права быть обычным, нормальным человеком, «таким, как все». И еще: я рисковала навсегда затеряться в пустом пространстве, никогда больше не вернуться на землю.
И до меня долетел еле уловимый ответный сигнал. Космос ответил мне! И этот ответ оказался совершенно неожиданным для меня: я никогда никого больше не полюблю…
Я была в полном недоумении. Какое отношение это имело к трагедии Лены-Анели и тем душераздирающим крикам, которые в очередной раз донеслись до меня?
И тут я почувствовала, что кроме нас двоих в палате есть кто-то еще. Мне стало не по себе, хотя это было только предчувствие. Внимательно всмотревшись в полумрак и убедившись, что опасения мои напрасны, я закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на внутреннем состоянии Лены-Анели. Но что-то упорно мешало мне. И когда я наконец отпустила ее руку, я увидела совершенно другие картины — во всей их пугающей отчетливости. В одном из глухих переулков четверо подонков избивали железными прутьями Женю Южанина. Это он так душераздирающе кричал, но никто не приходил к нему на помощь. А Лена — о, как ненавистно мне это имя! — в это время видела эротические сны с отголосками еще не остывших чувственных прикосновений.
— Дура, — сама того не замечая, сказала я вслух. — Надо было оставить его ночевать!
Теперь я поняла, что означал посланный мне из космоса сигнал: я должна была сделать выбор — здесь, в реанимационной, в этот краткий миг! Выбор между Леной-Анель и Женей Южаниным. Двоим сразу я была не в силах помочь. И к тому же… нет, не имело смысла скрывать это от самой себя: я была мстительной! Я же пообещала, что не стану помогать ему, когда он вылезет из постели этой шлюховидной деканской дочки и отправится к себе домой! И вот теперь, в данный момент, какие-то уличные подонки отбивают ему почки… Все это отвратительно, но я не стану помогать ему! Пусть ищет помощи у этой… как ее там зовут… Нет, не хочу даже произносить это мерзкое имя!
Во мне клокотала такая злоба, что ею можно было отравить полмира. И я не только не стыдилась ее, я радовалась тому, что во мне горит этот адский огонь. Долетающие до меня душераздирающие крики становились все тише и тише, переходя в булькающий хрип…
Я очнулась, услышав свой собственный, высокомерно-презрительный смех. Да, в моей жизни больше не будет ни одной любви!
Чего же во мне больше, добра или зла?
Слово «добро» я всегда произношу с каким-то стеснением, словно стыдясь чего-то. В это слове есть что-то двусмысленное и сомнительное. Ведь именно лозунг добра — или даже Добра — по отношению к кому-то или чему-то начертан на знамени любой инквизиции… В христовых проповедях Добра звучит мотив осуждения еретиков — тех, кто не следует этим проповедям.