Внутри стрелка окатил страшный жар. Красный пляшущий свет пятнал грубо обтесанные каменные стены. Снаружи здание казалось обычной деревянной хибарой, но внутри было чем-то совершенно иным — невероятно большим, невозможно просторным. Волькер осмотрелся и увидел странные руны, высеченные на каменном дверном косяке. Те вспыхнули оранжевым светом, и он поспешно отвел глаза.
— Мировые врата? — тихо спросил он, но эхо все равно подхватило голос.
— Нет, — буркнул старый дуардин. Под толстыми мехами, окутавшими его, скрывалось щуплое, костлявое тело. Волосы старика были жутко растрепаны, борода запущена, на впалых щеках бугрились древние шрамы. — Не глупи. Мировые врата большие. Громкие. — Он повернулся и поманил Волькера. — Теперь цьщ, и следуй за мной. — И дуардин захромал прочь, Двигаясь так, словно сама ходьба причиняла ему боль.
Волькер вертел головой, пытаясь различить хоть что-то сквозь вездесущую дымовую завесу. Ему почудились гигантские столбы, выстроившиеся вдоль изогнутых стен. Высеченные по стенам руны пылали жаром, красные трещины прорезали темный каменный пол. Волькер слышал звон молота о сталь и камень — и тихое бормотание голосов где-то за колоннами. Но не видел ничего, кроме расплывчатых силуэтов и алого свечения горнов. Пот струйками сбегал по его лицу и шее. Что же это за место?
Старый дуардин вел его явно не напрямик, да и дорога оказалась неровной. Волькер не один раз споткнулся, а однажды чуть не упал, наткнувшись на кого-то сгорбленного. Он отпрянул, прося прощения у ворчащей фигуры, но старый дуардин дернул Волькера за полу кителя.
— Перестань докучать им, тупица. Разве не видишь, что они работают?
— Я ничего не вижу, — возразил Волькер.
— Умги, — насмешливо уронил дуардин.
Волькер вырвался из хватки старика.
— Я знаю, что это.
— Тогда ты не совсем невежа.
— Почему я здесь? Что это за место?
Старый дуардин, вспыхнув, ткнул толстым пальцем в грудь Волькера.
— Это место священно, умги. Место только для тех, кто ищет его. И это не ты.
Горячность ошеломила Волькера.
— Я не хотел никого обидеть, — начал он, запинаясь, на хазалиде.
— Не марай наш язык своим скверным произношением! — прорычал дуардин, капли слюны забрызгали его бороду. — Если должен говорить, пользуйся собственным языком! Ты не берешь чужие инструменты — так почему, не стесняясь, заимствуешь слова? — Он снова ткнул Волькера пальцем. — Ты, значит, вор?
Волькер затряс головой, но ответить не успел — глубокий голос сделал это за него:
— Он не вор, Вали, сын мой. Не больше вор, чем Зигмар или Шесть Кузнецов. Не больше, чем любой из искавших это место, чтобы научиться тому, чему я могу научить их.
Старый дуардин — Вали — отступил, склонив голову, но с видом весьма недовольным. Волькер медленно обернулся. Он чувствовал силу стоящего позади него существа, как чувствуют жар, рвущийся из топки. Движимый инстинктом, он опустился на одно колено и тоже склонил голову, успев лишь мельком увидеть массивную кряжистую фигуру.
— Поднимись, сын Азира, — пророкотал бог. Голос его пробирал насквозь, как дрожание бьющего по металлу молота, поднимая на ноги. Волькер чувствовал себя одновременно ошпаренным и застывшим, точно металлический брусок, сперва раскаленный в огне, а потом опущенный в воду. Податливым, но хрупким, как будто каждое слово бога ломало его — и придавало новую форму.
Здесь витали тепло — и доброта. Уважение ремесленников, мастеров своего дела. Но и затаившаяся свирепость, порождающая примитивный, первобытный страх в самых недрах души. Волькер попытался отгородиться от этого страха, сконцентрироваться на том, что видит. Он никогда еще не встречался с богом, и в паутину благоговейного трепета, граничащего с паникой, вплеталась тонкая нить любопытства.
Грунгни определенно был дуардином, но дуардином размером с огора. Он напомнил Волькеру одну из огромных статуй, что стояли вдоль путей, прорубленных Обездоленными под городом. Одеждой богу служил грязный латаный-перелатаный фартук на голое тело. Толстые руки он скрестил на груди, подобной пороховой бочке. Мощный бог твердо стоял на довольно кривых ногах. Эти ноги потрясли Волькера больше, чем что-либо другое в божественной внешности, больше даже, чем борода из дыма и шевелюра из огня. Невозможно было поверить, что эти маленькие изогнутые ножки способны поддерживать столь массивное тело.
Грунгни хмыкнул:
— Их мне сломали давным-давно. — Наклонившись, он похлопал себя по бедру. — Моим собственным топором, ни больше ни меньше. За это оскорбление я пытался расплатиться целую вечность.