Волькер покачал головой:
— Не сегодня. — И посмотрел на дверь. — Боюсь, она еще может нам пригодиться.
Ахазиан Кел мчался в тени колоссального червя, низко пригнувшись к шее коня. Из его спины, плеч, рук торчали стрелы, а одна, особенно раздражающая, засела в горле. Она мешала ругаться, а ругаться жутко хотелось.
Всадники налетели на него внезапно. То были кочевники вирм-тайцы, наездники червя. Некоторые степные кланы следовали путями миграции гигантских червей, подбирая то, что осталось после них, и нападая на караваны, передвигающиеся между городами, раскинувшимися на спинах беспозвоночных. Ахазиан видел перед собой вздымающийся бастион сегментированной плоти, заслоняющий горизонт и сотрясающий землю под копытами жеребца.
Здесь, под боком огромного червя Ру’госса, было темно как ночью. Древние шрамы, плоды трудов тысяч рабов, покрывали шкуру гиганта. Когда-то эти раны наносились во славу Кхорна. Сейчас, затянувшиеся, покрытые струпьями, они говорили о поражении и вызове. То, что раньше принадлежало богам, было отнято у них и вновь сделано слабым, и сотворила это гроза Зигмара. Свежие дожди смыли закисший ихор, сомкнув края незаживавших прежде ран, вырубавшихся в плоти гигантского зверя по приказу того, кто его покорил.
Высоко над головой едва различались сторожевые башни и огневые позиции, рассыпанные через неравные промежутки на боках твари. Завоеванные однажды, жители Ру’госса были твердо настроены не позволить подобному повториться — никогда. Зеркала-фонари светили как звезды, обшаривая равнины в поисках возможной опасности. Гигантские рога трубили всякий раз, когда лучи выхватывали из тьмы Кела или его преследователей. Ахазиан не обращал внимания.
Он развернулся, отслеживая верховых, пытавшихся перехватить его. Темнокожие кочевники, закаленные солнцем и дождем, облачились в украденные где-то доспехи, украшенные чешуйками червя, и в шкуры с развевающимися за спинами оперенными штандартами. Их лошадей, пятнистых, длинноногих, со спутанными гривами, защищала кожаная броня. Кочевники не были прирожденными лучниками. Попали в Ахазиана не раз, но скорее благодаря количеству выпущенных стрел, чем мастерству стрельбы. Как и его собственный народ, вирм-тайцы предпочитали честную сечу. И у каждого наездника хватало для этого колющего и рубящего оружия.
Они попытаются выбить его из седла или изувечить жеребца. Потом окружат его, точно волки — оленя, и станут выматывать, дожидаясь возможности нанести решающий удар. Ахазиан ухмыльнулся, невзирая на боль. Славный народ. Достойный народ. Жаль, что придется их убить. Но все-таки придется. Кроме того, он уже проголодался, как и его скакун. Потянувшись, он похлопал черного жеребца по шее:
— Время охоты, красавчик.
Вороной возбужденно заржал. Вместе пройдя сквозь Челюсти и немало проскакав по этому Владению, они вроде бы поняли друг друга. Оба они были охотниками, оба — людоедами. И оба готовы были служить, пока это отвечает их потребностям.
Всадники приближались: луки натянуты, стрелы готовы отправиться в полет. Он даже видел свирепые ухмылки на выдубленных стихиями, изборожденных шрамами лицах. Сколько времени они правят в этих затененных степях под защитой червей? Век? Больше? Этот народ никогда никому не подчинялся, не склонялся ни перед какими силами, разрушительными или иными. Они почитали только червей — и свою собственную силу.
Будет приятно проучить их за глупость.
Ахазиан вырвал из горла стрелу и закинул ноги на седло. Балансируя так, вцепившись одной рукой в конскую гриву, он поднял кроветопор. Оставленный на поясе, черепомолот недовольно взвизгнул.
— Терпение, друг мой, терпение, — пробормотал Кел. — Хорошее приходит к тем, кто… ждет.
Вместе с последним сорвавшимся с губ словом он вылетел из седла, с ликующим воплем прыгнув на ближайшего всадника.
Врезавшись в ошеломленного кочевника, он вышиб его из седла. Оба упали, покатились, сплетясь клубком, и Ахазиан погрузил свой топор в череп противника. Его жеребец, подскочив к чужой лошади, вонзил зубы ей в горло. Ахазиан, спихнув с себя жертву, вырвал из трупа топор и выхватил молот.
Прошли долгие часы с тех пор, как он в последний раз проливал кровь. Для него это время растянулось на целый век. Со стуком сведя два своих оружия, он рассмеялся:
— Идемте, друзья мои, — идемте драться. Но спойте свои смертельные песни сейчас, чтобы сберечь время.