— Да разве ты, Яша, не уехал? Я только сегодня стучался, письмо было твоей… Ну, вижу, ворота — наглухо, ставни заколочены, собак этих не слышно, никто мне ничего… Значит, думаю, выбыли все по случаю военного времени.
— Верно, Елисей Кузьмич, все выбыли, а я вот воротился.
— Как же, Яша?
— А… надо проведать.
— А-а! — протянул Елисей. — Беспокоится, значит, генеральша, ее превосходительство.
— Беспокоится, Елисей Кузьмич, очень даже беспокоится, — ответил двусмысленно Яшка. — Я так думаю, что и ночью теперь не спит, все беспокоится.
— Да, это, конечно, — согласился Елисей. — Пора беспокойная. Тоже ведь… ночь, а не сплю.
И Елисей тут же рассказал Яшке, что прошлой ночью сбежал у него сынишка Мишук, и с Мишуком еще двое мальчишек: пекаря Спилиотина сын и Николка Пищенко, наверно всему делу заводила, первый на всю Корабельную озорник.
— Ну, и как же теперь, Елисей Кузьмич?
— Ума не приложу, — развел руками Елисей. — Записку нашел в каске: идем, мол, в Балаклаву. А в Балаклаве, Яша, англичане и турки!
— Оказия! — заметил Яшка. — Прямо сказать, оказия.
И задумчиво почесал бороду.
Но тут ударил ветер, забросав пылью и Яшку и Елисея. И сразу дождь пошел стучать по черепицам хатенки.
— Замолаживает[54] будто, — сказал Елисей, подняв кверху голову. — Ишь, небо ровно чернила. Теперь, значит, на всю ночь. Прощай, Яша.
— Прощай, Елисей Кузьмич.
И оба, разойдясь, растворились в черной, как чернила, тьме ненастной ночи.
XXXIII
В поход за бабушкой
После того как Христофора Спилиоти положили в госпиталь на Павловском мысу, Жора понял, что вряд ли уже дедушка Христофор сможет выручить бабушку Елену. И Жора решил подобрать себе команду из самых отчаянных смельчаков, чтобы вывести бабушку из вражеской зоны. Николка Пищенко и Мишук Белянкин с восторгом согласились на Жорино предложение пробраться в Балаклаву через линию фронта. Но Жора сам предложил, сам же стал сомневаться в успехе своей затеи.
— А ту…турок, Николка? — робко спросил он.
— Турок! — презрительно процедил Николка сквозь зубы. — Гм, тоже…
— Там за каждым камнем турок. Ружье у него, ятаган острый…
— Ска-ажешь!.. — протянул Николка.
И Жора понял, что возврата нет. Назад, дескать, только раки лезут. Ну, конечно, и трусы лезут назад, а Жора больше всего на свете боялся прослыть трусом.
В это время в Севастополе пошла слава про матроса Петра Кошку. По ночам Кошка выходил за нашу оборонительную, линию к неприятельской стороне. Крадучись, подбирался он к неприятельским аванпостам и залегал где-нибудь в ямке или за камнем. Целыми часами таился он там, высматривая, и вдруг глубокой ночью, в самую глухую пору, как гаркнет «ура!» Весь вражеский пост, сколько бы там ни было людей, бежит без оглядки, только бы подальше. А Кошка начинает хозяйничать на посту у неприятеля, все перевернет вверх дном, и чуть свет ползет обратно к себе на батарею на третьем бастионе с отличным английским штуцером, с шотландским пледом или с какой-нибудь другой диковиной.
— Эх, Кошка, не сносить тебе головы! — предостерегали удальца матросы постарше и порассудительнее.
— Ничего не боюсь, — отвечал Кошка, размахивая руками: — ни ядра, ни гранаты, ни бомбы, ни пули… Они меня не тронут.
Николка Пищенко, и Мишук, и Жора — все они постоянно ходили за Кошкой, и тот им все рассказывал про свои подвиги.
Вот и зародилась, прежде всего у Николки, мысль просить Кошку идти с ними в Балаклаву.
Кошка идти в Балаклаву отказался.
— Никак я этого, братишечки, не могу, — сказал он ребятам, пришедшим к нему на третий бастион.
Стрельба в это время утихла, неприятель, видимо, обедал, да и наши, постреляв целое утро и пообедав в полдень, легли соснуть где кому довелось. Кошка вертел в руках какой-то металлический предмет неизвестного назначения, стянутый накануне у вражеского костра.
— По морскому уставу, братишечки, — продолжал Кошка, — делать матросу такие заплывы не полагается. По морскому уставу матросу полагается ежели отходить от корабля, так не далее как на пистолетный выстрел. По всем статьям морского устава.
Разумеется, в морском уставе никаких таких статей не содержалось. Но Кошке нравилось форсить перед влюбленными в него мальчишками, и он, не переставая, повторял: «по морскому уставу», «по всем статьям морского устава»…
— Павел Степанович Нахимов, — разливался Кошка, — сколько раз приезжал на бастион, всегда говорил: «Ребята, бастион теперь есть наш корабль на якоре. Чтобы всё, ребята, на бастионе было, как полагается по морскому уставу, по всем статьям». Ну, матросы, конечно: «Рады стараться, ваше превосходительство». Так что, братишечки, никак мне в Балаклаву неспособно. Скрасть эту бабушку у англичан надо бы, да только вот загвоздка: как ворочусь я с бабушкой в Севастополь, так боцман сто горяченьких влепит не бабушке, а мне. И буду я тогда вовсе драный-сеченый, и это по всем статьям морского устава.