С вражеской стороны начинали постреливать. С третьего бастиона вяло отвечали. На бруствере за прикрытием устроился сигнальщик и тянул бесконечную песню.
— Не белы-то снеги-и… ах, снеги во чистом по-оле… снеги забелелися-а-а…
Заметив вражеский снаряд, направленный в сторону бастиона, он вскрикивал «ядро!» — и опять тянул свою песню:
— Не белы-то снеги… Берегись, бомба!.. Снеги во чистом поле… Граната, мимо!.. Эх, снеги забелели-ися-а…
Снаряды летели мимо, сигнальщик тянул свою песню, Кошка напирал на статьи морского устава. Но бесшабашному Кошке нравилось то, что задумали ребята, и он им насоветовал:
— А вы, братишечки, чем переть со мной напрямки, по дороге между четвертым и пятым бастионом, так вы лучше в обход ступайте, Черной речкой, всё берегом, берегом, долиною. Всё больше в балочках хоронитесь. Веревку с собой захватите и сенца в мешок. А нарветесь на неприятеля, так вы ему сразу: «мэ-э, мэ-э»; козу, мол, ищете, там Гашку или Машку. Мол, Кудряшова послала козу искать. У нее что ни день, коза у нас через бруствер скачет. Ну, известно, коза: бегает где вздумается; может хоть куда забежать, даже очень просто… А лучше про Севастополь не поминайте. Так и говорите, что из Балаклавы вы, братишечки; балаклавские, мол, ребята — и боле никаких! И коза, дескать, тоже из Балаклавы. Главное дело, ври смелее, а там кому какое счастье.
Ребята были очень разочарованы отказом Кошки идти с ними в Балаклаву и просили его помочь им выбраться хотя бы за бастионы. Но Кошка и в этом отказал.
— В обход ступайте, околицей. А мне — не отлучиться. Не сегодня, так завтра сам иду в дело. Масленицу буду брать.
— К-как масленицу? — удивился Мишук.
— Ан до масленицы еще сколько жить! — воскликнул Николка.
Но Кошка молчал и снова стал вертеть в руках свой вчерашный трофей.
В это время из траншеи вылез какой-то измаранный, весь в глине, матросик и, накинув на одно плечо шинелишку из просмоленной парусины, пошел к бочке с водой. Пройдя несколько шагов, он обернулся.
— Петро, — сказал он Кошке, — скоро масленица?
— Масленица скоро, — ответил Кошка.
— Как — скоро? — снова удивился Мишук. — Масленица зимой ведь! Нет, ты скажи…
— Не скажу! — отрезал Кошка. — Много будешь знать — плохо будешь спать.
Пальба учащалась. Сигнальщику то и дело приходилось совсем обрывать свою песню:
— Не белы-то снеги… Пушка-а, к нам, берегись! Бомба, мимо! Мортира, к нам, берегись!.. Не белы-то… Граната!
Засвистал боцман в дудку, вызывая всех наверх из блиндажей, землянок, рвов и прочих укрытий.
— К орудиям становись!
— Ну, братишечки, — сказал, вставая, Кошка, — выметайтесь. По всем статьям морского устава, раз-два!
Ребята не стали дожидаться, пока кто-нибудь из артиллеристов треснет их банником, чтобы не мешались тут подле орудий. Все трое сразу побежали в слободку, прыгая через вырытые снарядами ямы, через рогожи, набитые землей, через кучи тряпья и всякого мусора.
Была темная ночь, когда Николка с Жорой подошли к хатенке, где жили Белянкины. Ядро ли, бомба, изредка пролетая, где-то в стороне, на миг озаряли всю слободку колеблющимся, призрачным светом. Тогда можно было разглядеть в руках у Николки веревку и набитый чем-то мешок. В мешке, конечно, было сено, как надоумил ребят Кошка.
Николка с Жорой постояли у калитки, пошептались, потом запели на два голоса:
— Не белы-то снеги, снеги во чистом поле, снеги забелели-ся-а…
Со стороны можно было подумать, что девушки, возвращаясь с ночной работы на сухарном заводе, затянули эту песню, чтобы не так жутко было в темноте, где ни одного огонька. У Жоры был чистый, звучный, сочный дискант. Вторил альтом Николка.
Пели они недолго. Калитка бесшумно приоткрылась, и на улицу с зажженным фонарем и узелочком проскользнул Мишук. Тихо перешептываясь, добрались ребята до Большой бухты и взяли направо. Когда неподалеку раздался протяжный оклик ночного сторожа: «Слуша-ай!», Мишук погасил фонарь, и ребята сиганули через плетень. Но тут у них над головой как захохочет:
— Хо-хо-хо-хо-хо!..
И стало щелкать, словно кто кости подбрасывал и ловил. И стало хлопать, будто кто-то там вверху выколачивал платье. И стало пыхтеть… Жора так и присел.