Ночь была тоже тиха, пальбы не было вовсе. И без пальбы у неприятеля полно было после бури хлопот. Кошка приложил ухо к земле: тихо. Он еще подождал, и вдруг далекий звон бубенчиков донесся до его слуха. Ясно: Масленица начала свой объезд.
«На ловца, значит, и зверь бежит», — подумал Кошка и распластался так, что, только наступив на него ногой, можно было сообразить — не камень это и не бугор.
А колокольчики-бубенчики тем временем то запевали, то обрывали свою песню. Масленица, закончив дело у одного костра, переезжала, повидимому, к другому, потом к третьему… И все ближе становился звон, всё грохотливее погремки, насаженные у мула и на шлее, и на седелке, и на вожжах.
Кошка решил, что брать Масленицу вернее будет за последним костром налево. Наверно, и возвращаться она будет так, как приехала: по дороге позади костров, а не по фронту, обращенному к Севастополю. И Кошка перекатился через край канавы и пополз к крайнему костру, который едва мигал вдали.
А бубенчики попрежнему то возникали, то пропадали. Кошка рад был, что Масленица задерживается у костров: по крайней мере, хватит ему времени доползти до цели и там залечь в подходящем месте.
Такое место нашлось. Кошка обнаружил, что дорога, проходя позади французских траншей, не кончается у последнего костра, а идет дальше, вниз и в объезд довольно крутой горушке. Здесь-то Кошка и устроился за развесистым дубом, который разросся по склону.
А бубенчики все ближе, звенят-поют, во весь голос разговаривают. И замолкли. Уже у последнего костра управляется Масленица:
— О-ля-ля, тру-ля-ля, тра-та-та!..
Кошка слышит, как стрекочет Масленица и как раскатисто хохочут солдаты.
— Au revoir, messieurs! — кричит Масленица. — О! о! et voila![62] — и сочно чмокает губами, посылая направо и налево воздушные поцелуи.
— A ta sante, ma mignonne![63] — кричит ей в ответ на прощанье какой-то детина и — буль-буль-буль! — льет себе в глотку из фляжки.
Конец. Мул перебирает ногами, бубенчики переливаются в малиновом перезвоне, Масленица отправляется спать. Но, поравнявшись с дубом, она вдруг останавливает мула.
— Halte-la, petit beta, — говорит она, — halte-la, mon garcon! Tu n’en as pas assez de courir? Halte-la![64]
Мул остановился и, помахав хвостом, повернул голову к хозяйке. Две пары глаз наблюдают за ней: мул в упряжке и Петр Кошка из-за дуба. Кошка расправил аркан и приготовился его метнуть.
А Масленица тем временем нацедила себе из бочонка в кружку и, подняв ее вверх, кивнула мулу:
— A ta sante, mon petit![65]
Мул ударил копытом оземь и отвернулся. Масленица крикнула:
— Et donc toi, faineant!.. Pas de betises![66]
И поднесла кружку ко рту.
В эту минуту Кошка метнул аркан.
Масленица захрипела и, выронив из рук кружку, выпала из повозки. В одно мгновение она, уже лежа на земле, выхватила кинжал из ножен и перерезала на себе аркан. Не помня себя от ужаса, она бросилась бежать обратно к костру, не в силах в первую минуту даже поднять крик. Кошка успел метнуть ей вдогонку жердь с крюком, но промахнулся. А Масленица уже вопила во всю свою исполинскую мочь:
— А-ля-ля-ля-ля! О-о-ой! Sauvez-vous! Les cosaques![67] О-о-ой!
Ударила пушка, и светящееся ядро залило все поле перед траншеями зыбким светом. Началась беспорядочная ружейная пальба. Барабаны передали тревогу по всей линии фронта. Кошка вкинулся в повозку и погнал мула по колеям и без колей, через рытвины и канавы, куда б нибудь, только подальше от траншей и костров, от французских ложементов и французов в секретах — от всего, что неминуемо грозило ему теперь смертью или пленом.
Звон бубенчиков на муле слился с общим шумом поднявшейся суматохи. Но чем дальше отъезжал Кошка в сторону, тем явственнее различал он этот многоголосый звон, словно целую колокольню взгромоздили на мула и она вступала в ход, стоило только мулу сделать шаг.
— Тпру, стой! — крикнул Кошка.
И, соскочив с повозки, он вытащил из-за голенища нож и живо обрезал на муле все бубенчики, не оставив ни одного.
Мул отнесся безразлично к тому, что проделал над ним Кошка. Возможно, что мул даже был этому рад. Шутка ли — греметь бубенцами чуть ли не двадцать четыре часа в сутки! Мухи хвостом не сгонишь без того, чтобы не разгреметься на целых два лье[68] в окружности. Хоть кому надоест!
Во всяком случае, пока что мул во всем слушался Кошку и, где надо было, пускался вскачь, а где надобности этой не было, держал ровную рысь. Светящиеся ядра всё еще посылали во все стороны потоки разжиженного света, а Кошка все уходил и уходил от него в ту сторону, где свет этот должна была полностью растворить в себе ночная тьма. Это произошло, как только Кошка вкатился со своей повозкой в довольно глубокую балку.