Чем больше рассказывал Николка, тем сильнее его одолевала зевота. Он уже почти засыпал.
— Так куда держать, Николка? — спросил Кошка. — Ты мне курс определи.
— Держи на Трактирный мост, — еле вымолвил Николка и заснул, навалившись на Кошку.
— Есть держать на Трактирный мост! — отозвался по привычке Кошка.
Он сгреб Николку в охапку и на руках понес к повозке. Там он уложил Николку как мог: мешок пустой подостлал ему и укрыл снятой с себя курткой. Под голову Николке ничего не нашлось, кроме сапога со шпорой, но поверх сапога Кошка положил Николке шотландскую меховую шапку. Шапка была пушистая и большущая. Получилось мягко, почти как подушка.
Сам Кошка в повозку не сел. Он взял мула под уздцы, развернулся с ним и повел берегом, вверх по течению, в сторону Трактирного моста.
Было холодно и сыро. Над речкой, еле подгоняемый слабым ветром, медленно полз туман. Солнце поднималось в облаках. Когда совсем наступил день, Кошке пришлось отойти от берега и пробираться дальше, укрываясь за кустами. Повозка Масленицы была чересчур цветаста и в самом деле очень уж бросалась в глаза: с противоположного берега ее могли бы отлично заметить.
Но вот вдали смутно обозначился каменный мост с разрушенным трактиром подле и французским предмостным укреплением. Можно было разобрать и дымки, много дымков, которые курились на том берегу, на Федюхиных горах. Кошка остановил мула и разбудил Николку.
Николка дернулся под курткой, присел в тележке и уставился на Кошку мутными, непонимающими глазами. Кошка взял Николку за руку… Рука у Николки была горячая.
«Не захворал бы мальчишка, — подумал Кошка. — Рука как в горячке, и в глазах мутно…»
И он сказал как можно ласковее:
— Николка, болит у тебя что? Ты скажи, голубок.
— Ничего не болит! — буркнул Николка и взъерошил на голове волосы.
Он не хотел признаваться, что у него голова болит, и знобит его, и как-то тошнотно ему…
— Вон трактир, — показал Кошка пальцем. — Гляди, виднеется. Французы там, Николка…
— Французы, — согласился Николка. — Ты, Кошка, туда не езди.
— Зачем, Николка, нам туда ездить? Мы туда не поедем. Мы еще дальше отъедем. А то, вишь, повозка-то… В ней, брат, обезьян возить впору.
— Обезьян! — рассмеялся Николка, уже совсем проснувшись. — Зачем обезьян?
— А комедию показывать, — пояснил Кошка, — обезьянскую алибо какую.
— Ха-ха! — рассмеялся Николка еще пуще. — Это как у немца было на Театральной площади. У него там обезьяны были, и собачки кувыркались через обручик. Меня тятька водил, после Синопа когда вернулся.
— Во-во! — подтвердил Кошка. — В самый раз. Так как же, Николка? Какой нам теперь курс?
— Курс? — удивился Николка. — Это куда же? А, да, курс. Ты, Кошка, немного назад подайся, а потом держи курс — вон там белая горка. Так держать!
— Есть так держать! — откликнулся Кошка и снова взял мула под уздцы.
Повозка выехала на дорогу, которая шла от Трактирного моста на северо-восток, вверх, прямо к баракам на Мекензиевой горе. Но проехала повозка по дороге только с версту. Николка стоял в повозке на коленях, зорко всматриваясь в голые холмы, которые поднимались один над другим.
— Влево, забирай теперь влево! — скомандовал он. — Ясень видишь? Вон ястребок над ясенем трясется.
Влево от дороги вытянулся вверх одинокий ясень в желтой осенней листве. А много выше ясеня повис в высоком небе молодой ястреб. Только зоркий глаз мог разглядеть, как трепещет птица на одном месте, не подаваясь ни вперед, ни в сторону. Кошка повел мула к этому ясеню, за которым начинался спуск в балку.
Первое, что увидели Кошка с Николкой сейчас же за ясенем, — это золотисто-рыжий конь с резко запавшими боками. Ребра у коня можно было пересчитать. Он стоял неподвижно, понурясь… Но, услышав голоса, и топот, и поскрипывание колес, он вытянул голову, повел ноздрями и понюхал ветер.
— Конь! — крикнул Николка, выскочив из повозки. — Вот! Эк он за одну ночь сдал! А ястреб чего тут? Неужто на коня может скинуться?
— Очень просто, — ответил Кошка. — Кокнет в глаз и был таков. Ястреба эти, знаешь…