И на другой день — то же. Яшка работал с охотой, работа шла у него споро, тем более споро, что, как и накануне, пальбы не было никакой. Буря все разворотила и перепутала у нас на бастионах и в траншеях у неприятеля. Пальба на Малаховом кургане возобновилась только на следующий день с рассвета.
Сразу здесь стало все по-другому. Стонали раненые, кричали сигнальщики, ревели пушки. Дядя Панкрат разделил свою артель: одних поставил тушить возникавшие то тут, то там пожары, других определил на переноску раненых. И когда пробегавший по плацу лейтенант Волобуев повалился навзничь с развороченным животом, Яшке выпало уложить его на носилки и вместе с двумя другими арестантами нести через Корабельную слободку на Павловский мысок.
После бури установилось вёдро, пообсохло за вчерашний день на дорогах, и нести было легко. Яшка шел впереди один; позади два других конца носилок поддерживали двое других арестантов. Солнце уже поднялось в синем и чистом небе и даже припекало слегка. Словно вымытое к светлому празднику, все кругом блестело и переливалось.
«Жить бы да радоваться!» — подумал Яшка, чувствуя, как солнечное тепло пробирается к нему сквозь арестантскую куртку из серой грубой тканины.
Но эти вопли раненого лейтенанта и эта кровь, которая капала с носилок прямо на дорогу… Недаром в Корабельной слободке мальчишка, выбежавший из ворот с узелком в руке, остановился как вкопанный, потом бросился бежать, не оглядываясь.
Николка Пищенко уже привык и к убитым и к раненым. Но находившееся в носилках вопило так страшно, что Николка оцепенел на месте, потом бросился прочь без оглядки. Николка остановился только на Театральной площади, чтобы посвистеть верблюду, разлегшемуся у театрального подъезда. Верблюд не терпел свиста и не любил мальчишек. Николка едва уклонился от плевка, которым хотело его угостить надменное животное. Но, слава богу, пролетело мимо и шлепнулось у фонтана. Николка показал верблюду язык и, вспомнив, что предстояло ему сегодня, припустил через пустырь на пятый бастион.
Перестрелка разгорелась вовсю, но пока только на укреплениях Корабельной стороны. Николка уже был на месте, когда пушка с французских батарей ударила и по пятому бастиону. Ядро с визгом пронеслось над Николкой и пропало за бастионом, где-то далеко на пустыре.
Тимофей Пищенко сдержал свое обещание. Он взял Николку за руку и повел его к мортирке. Не заряжая ее, Тимофей стал показывать Николке, как надо наводить, но оказалось, что Николка все это отлично знает, хотя своими руками еще никогда никакого орудия не наводил. Недаром же Николка часами околачивался на бастионе, когда мать посылала снести отцу то какие-нибудь оладушки, то жбан квасу. Николка давно присматривался к работе артиллеристов, которые назывались «нумерами». Один «нумер» подносил порох, другой — ядра, третий — банил, четвертый — заряжал, пятый — наводил и стрелял… Случалось, что около орудия мелкого калибра управлялся только один матрос. А бывало, что орудие вовсе бездействовало, потому что все «нумера» были перебиты.
Николка сам зарядил, сам навел и сам выстрелил. Куча земли взлетела вверх над тем местом, куда угодил Николка. Николка все повторил сначала и сделал всего пять выстрелов. Они, видимо, не вовсе пропадали зря, потому что с французских укреплений принялись рьяно отвечать. Ядра и бомбы уже ложились на самом бастионе, и все «нумера» стали у своих орудий.
— Хорошо, Николка! — сказал Тимофей. — На сегодня хватит. Завтра опять приходи. А теперь марш с бастиона! Бегом… ну!
С тех пор Николка стал с каждым днем оставаться на бастионе все дольше. Не только матросы, но и офицеры привыкли к мальчишке и с любопытством наблюдали, как он управляется со своей мортиркой. На вторую неделю Николка как-то угадал из своего орудия в бочонок пороху на французской батарее. Но бочонок этот был не один: целая гора их была только что выгружена у порохового погреба, от которого еще повозки не успели отъехать. Что там поднялось на французской батарее, видел только наш вахтенный офицер, лейтенант Шишмарев, в подзорную трубу. Это было похоже на извержение вулкана. От одного бочонка подрывался другой, там — третий, четвертый, и все летело вверх — земля, камни, пыль, дым, и отшибленные у повозок колеса, и оторванные лошадиные головы, и люди в синих мундирах и красных штанах. Через два дня Нахимов нацепил Николке на куртку георгиевскую медаль.