— Je m'en fiche… Тьфу!
«Петрушка, паясничает, — подумал Нахимов и зашагал к вышке, раздвигая по дороге подзорную трубу. — А цифра все же похожа на правду. У них две дивизии, а у меня на люнете сколько? Триста пятьдесят всех, вместе с матросами и даже арестантами. Гм… да… К примеру, выходит на одного русского добрых три десятка храбрых солдат императора французов? Многовато-с!.. Впрочем, перебежчик хоть пьян, да еще и в том прав: император — тьфу! Какой император? — мелькнула в голове у Павла Степановича озорная мысль. — Их два: император французов и император всероссийский. Тьфу — вообще-с, — решил Павел Степанович и улыбнулся в усы. — «Царь наш — немец прусский, мундир носит узкий», да-с, — вспомнил Павел Степанович из стихотворения декабриста Рылеева, повешенного императором всероссийским. — За всем тем, — продолжал про себя Павел Степанович, — теперь на Руси новый император, а старый в бозе почил. В сундук его скорей, да на десять запоров, да стопудовый камень ему на могилу — гранит, малахит, каррарский мрамор!.. «Чтоб встать он из гроба не мог»… Да… уж очень палят-с, очень…»
Размышления Нахимова были прерваны возгласом командира люнета — лейтенанта Тимирязева:
— Павел Степанович, куда вы? Не нужно это, Павел Степанович!
— Это ничего-с, вы не беспокойтесь.
И Нахимов в два прыжка очутился на холмике, откуда ему сразу открылась широкая картина начинающегося штурма.
Не надо было и подзорной трубы, чтобы увидеть это. Неприятель двинулся на люнет с трех сторон, и солнце, стоявшее низко, ярко отблескивало на золотых орлах, которыми увенчаны были маленькие знамена французских линейных полков. А далеко влево что-то отчетливо переливалось голубыми волнами. Не море волнуется, не ветер играет в овсах… Павел Степанович узнал голубые куртки алжирских стрелков. Алжирцы толпами бежали в обход люнету, чтобы ворваться туда с тыловой, открытой стороны. Нахимову не понадобилось и пяти секунд, чтобы определить положение.
— Нет, врешь! — крикнул он в пространство. — Барабанщик, тревога! Сигналист, подними флаг!
Обнажив свою коротенькую саблю, Павел Степанович соскользнул с вышки, увлекая за собою вниз камни, гальку, мелкий щебень.
Солдаты едва увидели синий флаг, флаг нападения и тревоги, как сразу же открыли ружейный огонь по красным штанам, которыми заалело, словно калиной, все поле перед люнетом.
— Картечью их, лейтенант, — сказал Павел Степанович Тимирязеву, поджидавшему его внизу.
Тимирязев побежал к левому фасу люнета.
— Левый фас! — крикнул он матросам, стоявшим у орудий. — Начинай ядром с дальней картечью!
Начал левый фас, потом пошло по всем трем фасам. Осколком бомбы Тимирязева контузило в левый висок… Штуцерная пуля пробила ему правую ногу… Увидя это, Нахимов сам побежал к левому фасу.
— Батальный огонь! — крикнул он, взмахнув саблей. — Раз за разом! Бей! Держись, ребята, Хрулев идет!
Но Хрулев со своими батальонами подбегал еще только к Малахову кургану. И вместо хрулевского призыва «Благодетели, за мной!», Павел Степанович услышал картавые возгласы зуавов — опять это «vive l'empereu-eur»
Зуавы вместе с линейцами уже мелькали за амбразурами, лезли на самый вал, сыпались сверху на орудийную прислугу.
— Пальбу прекратить! — скомандовал Нахимов. — Мичман Харламов, передайте по батареям: заклепывать орудия, отходить за укрытие.
— Vive l'empereu-eur! — услышал тут Павел Степанович совсем над ухом у себя, и красные кепи французов замелькали перед ним, как искры. — О-о-о! — завыли французы.
Они уже разглядели адмиральские эполеты на плечах у этого пожилого сутуловатого командира с обнаженной полусаблей и завертелись вокруг него, как смерч. Чья-то рука с потускневшими галунами на синем рукаве протянулась к русскому адмиралу, но адмирал рубанул по ней саблей. Другому французу адмирал выпалил из пистолета в оскаленные зубы. Коротенькая морская сабелька Нахимова ударялась о вражеские штыки, высекая огонь из металла, но удар чем-то страшно тяжелым в спину сразу свалил Павла Степановича с ног.
— Братцы-и! — слышал он здесь же, рядом, на земле, вопли матросов. — Ребятушки! Не отдавай Нахимова! На-хи-мо-ва-а!
Матросы катались по земле вместе с французскими солдатами, набросившимися на адмирала. Выручать Нахимова бежали теперь со всех умолкнувших уже батарей.
— Нахи-имова-а! — ревели матросы, налетая на французов со своими пальниками и рычагами — Пал Степаныча-а! Выруча-ай!
Здоровенный арестант с бубновым тузом на спине и русой бородой веером, заслышав этот крик, напружился и одним рывком расшвырял навалившуюся на него мелюзгу в красных штанах. Не мешкая, он схватил первое, что подвернулось под руку, не то дышло, не то оглоблю, и пошел крушить, переламывая ноги, раскраивая черепа, сшибая головы напрочь. Когда он пробился к живой груде, барахтавшейся на земле, двое зуавов уже крутили Павлу Степановичу руки. Арестант отбросил свое орудие и вцепился в зуавов.