Он сшиб их лбами, и они повалились замертво. Но сам упал тут же с кривым тесаком между лопатками.
— Дядя Яков!! — завопил, подбегая, молоденький арестант. — Я, — откликнулся Яшка, но изо рта у него хлынула кровь, заливая бороду и куртку. — На все четыре стороны… — шептал он отходя. — Куды хошь…
Павел Степанович, тяжело дыша, поднялся с земли. Сюртук на нем разорван и покрыт пылью. Но адмиральские эполеты попрежнему блестят, и вокруг Нахимова теснятся матросы и солдаты.
— Отступать за укрытие! — командует Нахимов, боясь рукой взмахнуть, потому что каждое движение отдается у него резкой болью в спине.
И сотня русских, отбиваясь от двух дивизий противника, покидает люнет.
Медленно, поддерживаемый лейтенантом Колтовским, проезжает Корабельной слободкой адмирал Нахимов. Лицо у него в кровоподтеках, спина нестерпимо ноет и в глазах белый свет мутится. И вдруг губы у Павла Степановича растягиваются в улыбке и подстриженные усы дрожат от смеха.
— Видали, Митрофан Егорович, перебежчика на люнете? — говорит он Колтовскому. — Завел спьяна петрушку: «Je m’en fiche de l’empereur — тьфу!» Прямо в ушах навязло: l’empereur — тьфу! Уморил, стервец!..
Мишук и Жора, ошеломленные вестью о смерти Нахимова, не знали, что предпринять дальше: то ли домой на Северную возвращаться, то ли бежать к Николке на пятый бастион.
— Нахимов! — крикнул вдруг Жора, узнав Павла Степановича в одном из проезжавших мимо всадников. — Живой!
— Как есть живой! — всплеснул руками Мишук. — Павел Степанович живой, живой! — повторял он, взобравшись на кучу мусора. — Павел Степанович…
Нахимов остановил коня. Тут только ребята заметили, что лицо у Павла Степановича в крови, и сюртук на нем разорван, и сидит Павел Степанович в седле, как деревянный.
— Павел Степанович… — продолжал лепетать Мишук уже испуганно. — Кровь…
— Кровь — это пустяки, — сказал Нахимов. — Герои, ну! Вы что здесь забыли?
— Мы не забыли, Павел Степанович, — стал объяснять Мишук, немилосердно теребя свою и без того истрепанную бескозырку. — Мы только на минуточку на пятый бастион хотели…
— Нашли время! Бастион — не ярмарка; бомбы — не пряники. Завечереет скоро; глядишь — ан спать пора.
И, повернувшись к Колтовскому, Нахимов шепнул ему:
— Нет ли у вас, Митрофан Егорович, полтинничка взаймы?
Получив от Колтовского серебряный полтинник, Нахимов крикнул:
— Ну, герои, получай на коврижки! Деньги поровну, по четвертаку на брата; а лови, кто поймает.
Монета блеснула в воздухе, и Мишук поймал ее на лету.
— А теперь домой, — сказал Нахимов, — беглым шагом без остановки; начинай с левой ноги, не оглядывайся: раз-два, марш!
Ребята в точности исполнили команду.
— Есть беглым шагом! — крикнул Мишук.
И, прижав локти, увлекая за собой Жору, Мишук бросился беглым шагом обратно на Павловский мыс.
У дедушки Перепетуя ворота были раскрыты настежь, а во дворе стояли две маджары, запряженные волами. На маджарах были узлы, чемоданы, корзины… Но ребята, выполняя приказ Нахимова, пробежали мимо не останавливаясь. На Павловском мысу они мигом вывели ялик из-под укрытия. Но едва успели отчалить, как на стрелке мыса появился человек.
— Острожники-и! — вопил он, размахивая руками. — Ялик туды-сюды гоняете! Я вас в полицию-у!
На человеке, потрясавшем кулаками и задыхавшемся от ярости, была красная рубаха, а поверх рубахи — грязный фартук. Это он давеча и на Северной стороне бегал по берегу бухты и тоже кричал что-то. А пока ребята отсиживались в Корабельной слободке за кучей мусора и разговаривали потом с Нахимовым, крикун в красной рубахе успел добраться до Павловской батареи на мысу, но опоздал только на одну минуту. До ребят в ялике ему уже было не достать рукой, и он принялся швырять в них камнями, все так же вопя:
— Полиция! Ой, полиция! Десятни-ик!
Но камни все давали недолет, и чем дальше, тем больше, потому что Мишук уже выгребся на середину бухты.
В вопившем человеке Жора узнал мясника Потапова.
— Его ялик, потаповский, — догадался Жора. — Он на нем баранов перевозит. И сено тут в мешке — баранам. Ишь как грозится! Попадись ему теперь — как хватит! Кулачище у него… — молвил Жора с тоской в голосе.