Хрулев рассмеялся и поднял нагаечку. Елисей и Цурик встали с земли и принялись стряхивать с себя пыль.
На третьем бастионе Елисей не нашел никого из старых приятелей своих. Давным-давно выбыли из строя Игнат Терешко и Тимоха Дубовой. Все «нумера» у «Никитишны» были Елисею незнакомы. Да это были и не матросы вовсе. Пятеро молодых солдат из десятой артиллерийской бригады ходили подле «Никитишны» — кто с банником, кто с ганшпугом[78] — и, как умели, делали свое дело. В дыму, в огне и в грохоте неумолкавшей канонады они банили, заряжали, стреляли…
Елисею показалось странным, что никто здесь с «Никитишной» не разговаривает, никто ни разу не погладил ее по стволу. Словно это пожарная труба, а не старое, заслуженное орудие. Пусть не сам Елисей, а ведь именно из этой пушки Игнат Терешко угодил «Фазлы-аллаху» в пороховую камеру в знаменитый Синопский день!
Но тут Елисей вдруг насторожился, прислушался…
«Ух-дзымдззз, — задыхалась «Никитишна», — ух-дзымдззз…» «Никитишна» дзымкала и явно была перегрета.
— Эй, парнишка! — окликнул Елисей молоденького солдатика, кое-как управлявшегося подле «Никитишны» за комендора.
Солдатик обернулся и увидел однорукого человека с сивыми баками и серебряной медалью на георгиевской ленте.
— Я, дяденька! — откликнулся молодой комендор. — Ну?
— Давно ты деда в баню водил? — спросил Елисей.
Солдатик осклабился:
— Года два будто, как банились с дедом. Ну?
— А деда ты в бане из шайки окатывал?
— Гы! — хмыкнул солдат. — Бывалоча шаек десять хлестнешь в деда. Ну?
— А ты возьми вот ушат, — показал Елисей, — и хлестни по орудию. Лучше будет.
Солдат сделал, как сказал Елисей. «Никитишна» окуталась паром.
— Ну? — сказал солдат.
— Все «ну» да «ну»! — проворчал Елисей. — Молодо-зелено… Стань в сторонке, гляди.
И Елисей навел и сделал выстрел.
— Зацепила! — крикнул сигнальщик. — В амбразуру ему угадал.
И верно: вражеская пушка, рявкавшая весь день, вдруг замолчала.
— То-то, — сказал Елисей. — Эх, старушка! — Он ласково погладил уже просохшее орудие и вздохнул — Ох, и бывало же! Ты да я, да мы с тобой…
И он стал наводить и стрелять, наводить и стрелять…
XLIV
Малахов курган
Дедушка Перепетуй уже три месяца жил в Одессе у сына. В Одессе было спокойно, неприятель там больше не появлялся.
Каждое утро дедушка в одном жилете, без сюртука, выходил на терраску к утреннему чаю. Дедушка пил чай медленно, по-стариковски. Не успевал он еще и с первой чашкой управиться, как Михаил, сын дедушки Перепетуя, срывался с места и убегал в порт на работу. Жена Михаила, Настюша, прихватив с собой камышовую корзинку, отправлялась на рынок. А внучек дедушки Перепетуя, Павлушенька, возился в куче песку на заросшем травою дворике. Дедушка оставался на терраске один, один со своей зеленой тетрадью.
Скоро уж и она, зеленая тетрадь, должна была кончиться у дедушки вся: столько за последний год было событий, а дедушка вел свою летопись великих дел аккуратно, не пропуская ничего. По дедушкиной зеленой тетради можно было проследить весь ход этой войны, начиная с нападения турок на Николаевский пост и уничтожения турецкого флота при Синопе.
Дедушка своим старинным слогом подробно описал, как злодейски бомбардировали англо-французы Одессу, как вторглись они потом в Крым близ Евпатории и как незадачливые царские генералы проиграли сражение на Альме. «Впрочем, — писал дедушка, — торжеству неприятеля способствовали превосходство его в людях и вооружении. Так что после Альмы напал на светлейшего князя Меншикова великий страх. Убоясь быть отрезанным с армиею своею от коренной России, вывел он свои войска из Севастополя к Бахчисараю. Но одумался и вернулся в Севастополь, перехитрив неприятеля: направил его на Южную сторону, а там Корниловым, Нахимовым и Тотлебеном была к тому времени построена непреоборимая линия обороны».
Вслед за этим дедушка описал захват англичанами Балаклавы и как капитан Стаматин с одной инвалидной ротой отражал натиск целой армии. «Ветхий старец сей не посрамил русского имени, — писал дедушка Перепетуй о капитане Стаматине. — Ныне, излечася от многих контузий и потрясений, проживает, всеми чтимый, в городе Симферополе на покое».
После этого дедушка исписал не одну страницу, рассказывая о жестоких бомбардировках Севастополя и как с каждым днем все больше разрушалась Корабельная слободка. «Чтобы заставить неприятеля снять осаду, — писал дедушка, — были у нас с ним сражения и за пределами Севастополя: были бои при Балаклаве, и на Инкермане, и на Черной речке, не повлекшие, однако, за собой достижения цели. Но на Кавказском театре войны мы перешли турецкую границу и вошли в город Баязет, а могучую крепость Карс взяли в тесную блокаду. Начальником же сей крепости Карс будто бы Вассиф-паша, но подлинно известно, что командирствует во всем англичанин Вильямс».