— Я — Даша Александрова с Павловского мыска, из госпиталя, — ответила девушка. — Дашей Севастопольской стали теперь звать.
— Даша Севастопольская?.. Слыхал, а вижу впервые. Даша Севастопольская… — повторил Хрулев и закрыл глаза.
Даша не ошиблась. На Малаховом еще стреляли. Стреляла кучка людей из амбразур башни на кургане. Сраженные Иголкиным, уже свалились два ординарца генерала Мак-Магона, командовавшего на кургане. Иголкин, конечно, метил в самого генерала, алевшего под башней, как стручок красного перца: красные штаны и красная шапка, ленты, канты, аксельбанты… Но генерал прижался к стене, и пулей уже было его не взять. Он кричал что-то… «Кар-кар!» — показалось Иголкину.
— Не каркай! — твердил Иголкин, посылая вниз пулю за пулей, и вдруг заметил, что пули все.
Он обернулся и увидел поручика Юньева, метавшегося по башне. Юньев перебегал от амбразуры к амбразуре, чтобы определить положение… да, безвыходное положение.
Весь курган затопили красные штаны, красные шапки, красные фески. Штуцерные пули целыми роями залетают в башню сквозь те же амбразуры. И гранаты пошли хлестать через дверь. Уже мало осталось от сорока человек, бросившихся в башню вместе с поручиком Юньевым час назад. Дым… в двери ползет дым!.. Французы развели костер у входа и хотят выкурить Юньева дымом. Как быть? Вот Иголкин, весь в крови… Он смотрит из угла на Юньева, словно спрашивая: как быть? И другие — тоже опаленные, окровавленные, — все смотрят на Юньева.
— Под башней пороховой погреб, — говорит Юньев. — Когда огонь доберется до пороха, мы все взлетим на воздух.
— И в раю не скучно, и в аду не страшно! — тряхнул головой Иголкин и разорвал на себе сорочку, чтобы перевязать раны.
Никто Иголкину не ответил. Все стояли молча, ожидая, что вот ударит, и тогда — конец.
Но снаружи… Снаружи стали кричать что-то. Слышно было, как там зашипел костер, заливаемый водой. Французы как-то доведались о пороховом погребе и давай скорей заливать. Только взорвись башня — и не видать бы больше генералу Мак-Магону своего замка в Монтаржи; осталось бы от генерала на Малаховом кургане только мокрое место.
А снаружи снова крики; один Юньев, может быть, разберет, что кричат они там. Юньев швырнул в сторону свой пистолет, для которого у него не осталось ни одного заряда, сел на покрытые пылью нары и схватился за голову.
— Товарищи, — произнес он глухо: — мы исполнили, свой долг, Россия нас не забудет.
Он поднялся с нар, высокий, с черными кудрями. Глаза у него на бледном лице горели…
— Ко мне, товарищи!
С полдесятка уцелевших людей тесно обступили его. Он что-то еще сказал, но его слова были заглушены страшным воем где-то в самой башне, чуть ли не под нарами, подле которых стоял Юньев. И оттуда, из-под нар, сразу полезли, точно стаи тараканов, алжирские стрелки.
— Окошко-о!! — вдруг закричал Юньев.
«Ах, окошко под нарами! — словно выстрелило у него в мозгу. — Но оно в решетке?!»
Да, под нарами было окошко, и оно было в решетке. Но в грохоте перестрелки, в шуме и криках не слышно было защитникам башни, как французы высадили решетку и в башню полезли алжирцы. Не успел еще Юньев сообразить это, как на него набросились, свалили, скрутили ему руки шарфом и потащили к выходу.
Кровавый туман застил Юньеву все вокруг. И его совсем оглушил нечеловеческий вой этих черномазых с дико вылупленными глазами. Тошнота стала неудержимо подкатывать к горлу от страшной усталости и от козлиного запаха, который исходил от никогда не мывшихся алжирских стрелков.
Юньев пришел в себя только на воздухе. И ему сразу бросились в глаза пламя и дым над Севастополем и море вражеских солдат, куда ни взгляни. В нескольких шагах от башни, лицом к открывшемуся входу, стоял Мари Морис Мак-Магон. Он не смог скрыть своего изумления, когда увидел горсточку людей, вытащенных алжирцами из осажденной башни. Мак-Магон нервно подергал темляк на своей сабле и, взяв руку под козырек, пошел навстречу этим людям, подобных которым он еще не видел.
И тогда из тысячи грудей вдруг вырвалось восторженное «ура» в честь русских храбрецов, и где-то близко грянула музыка, и вверх полетели красные шапки… Но вот очутились они друг перед другом лицом к лицу, генерал Мак-Магон со своими адъютантами и поручик Юньев с истерзанными товарищами своими.
— Как ваша фамилия, поручик? — спросил Мак-Магон и крикнул: — Deliez-les![81]
— Михаил Юньев, ваше превосходительство, — машинально ответил поручик, чувствуя только, что кто-то позади нетерпеливо теребит у него на руках затянутый тугим узлом шарф.