Старик вскинул глаза на Тимоху и произнес несколько слов.
— Понял! — обрадовался Тимоха. — На Каспийском море, как бы сказать…
— Может, и понял, — сказал матрос с обвязанной головой. — Да он-то чего сказывает?
— Чего сказывает, не понял я, — сознался Тимоха. — На Каспийском море…
— Да что ты заладил: «на Каспийском море» да «на Каспийском море»! — оборвал Тимоху скуластый. — Надо бы, братцы мои, старика чем утешить. Водки ему хлебнуть…
— Ни-ни! — запротестовал Тимоха. — Закон у них — «коран» называется, Магометом даден. И таков, значит, у них закон, чтобы водки не хлестать. А этот к тому ж и мулла — поп, как бы сказать. На Каспийском…
— Ну, и дураки! — махнул рукой скуластый.
— Что тут у вас? — спросил лейтенант Лукашевич, подойдя к обступившим Османа-пашу матросам.
— Да вот, ваше благородие, — доложил Тимоха, — дед тут объявился, мулла; как бы сказать, поп ихний.
Осман-паша бросил взгляд на лейтенанта, лицо у него оживилось…
— Я не могу, лейтенант, передать вам мою саблю, — произнес он на отличном французском языке. — Ее у меня похитили. Но я ваш пленник. Je sui vice-amiral Osman-pascha[20].
— Amiral?![21] — поразился Лукашевич. — Amiral…
На лейтенанта смотрели матросы, ожидая объяснения тому, что тут происходило. Но, вместо всякого объяснения, лейтенант вдруг вскинул голову и не своим голосом выкрикнул:
— Смирно-о!
И рванул руку к лакированному козырьку фуражки.
— Перенести на катер! — шипел он задыхаясь. — Осторожно… Как зеницу ока…
Бережно подняли матросы Османа-пашу на руки, уложили в висячую парусиновую койку на пробковый матрац и на уцелевших канатах спустили на катер.
— Должно, не какой-нибудь, — шепнул Тимоха скуластому матросу, когда они в катере убирали крюки. — Тоже и у них всякие бывают. Не иначе, не простой мулла, а, как бы сказать, архиерей ихний либо архимандрит…
— Дурак ты, Тимоха! — только и молвил скуластый.
«Ну, уж и дурак», — подумал обидчиво Тимоха.
Тряхнув серьгой, он поплевал себе на руки и взялся за весло.
Игнат Терешко налег на руль, и катер, рассекая воду, вышел на середину рейда.
— Мабудь[22] велыку птаху пиймалы, ваше благородие, Миколай Михайлович? — спросил Игнат шопотом, наклонившись к Лукашевичу.
Лукашевич потер руки, лицо у него просияло…
— Да, уж и птица! — сказал он улыбнувшись. — Как это по-вашему? Птыця-пигалыця. Да… Адмирал — вон что за птица! — добавил он резко. — Флагман эскадры.
— Ого! — вытаращил глаза Игнат.
Перед ним в катере лежал на пробковом матраце старичок в замызганном чекменьке. Шаровары у старичка подбились кверху, тесемки на кальсонах развязались… Игнат только рукой махнул.
— От то ж, — сказал он, покачав головой: — таки довоевавсь!
Лукашевич рассмеялся и снова потер руки.
IX
Лазарет
На корабле «Императрица Мария» Османа-пашу уложили в общей офицерской каюте на диване. Молодой лекарь Порфирий Андреевич Успенский протер полой полотняного халата стекла своих золотых очков и принялся осторожно ощупывать у пленного адмирала перебитую обломком мачты ногу. Старик лежал с закрытыми глазами и время от времени тихо стонал. Нахимов сидел у стола и молча ждал результатов осмотра.
А на другом диване, тут же, лежал весь обвязанный бинтами капудан Адиль-бей с несуществовавшего больше фрегата «Фазлы-аллах». Адиль-бея еще с час назад доставил сюда на своей шлюпке мичман Никольский. Молодой капудан никогда и ничему не дивился так, как сегодня. Он переводил глаза, широко поставленные на застывшем лице, с Нахимова на Османа-пашу, с Османа-паши на русского лекаря и только диву давался, куда может завести человека судьба.
— Ну как, Порфирий Андреевич? — нарушил наконец общее молчание Нахимов.
— Голень у старика перебита в двух местах, — ответил лекарь. — Возьмем ногу в лубки. Сейчас распоряжусь с гипсом. А потом пусть выспится хорошенько. Проспится и в разум войдет. Это ему урок; ему и тем, кто за его спиной, в Лондоне, в Париже…
— А этот? — кивнул Павел Степанович в сторону Адиль-бея.
— Этому — ничего: молод. Что вынуто из раны, что вправлено… Жив будет. Трудно мне было с ним.
— А что, кричал?
— Если б кричал! А то уставился, вот как сейчас: глядит, не мигая, прямо в глаза мне. Мне даже жутко стало. Тронулся он, что ли, умом сегодня, всегда ли такой был?.. Случилось со мной уже раз вот с таким же, как этот. Положил я его на стол, а он на меня уставился да вдруг как зарычит — и в горло мне зубами! Вот…