— Что у тебя напечатано на вывеске? — кричали они, перебивая друг друга. — Ха-ха-ха!
Ресторатор даже как-то мекнул по-бараньему:
— М-мэ!
Потом, закатив глаза, поглядел на свою вывеску и прочитал вслух:
— Ресторация.
— Нет, ты не так читай! — кричал ему Мишук. — Ты не так читаешь. Ты начни вот отсюда, а читай вон туда.
Ресторатор посмотрел на Мишука, похлопал глазами и, снова мекнув, опять уставился на свою вывеску.
— Яиц, а рот сер, — прочитал он совсем неожиданно для себя; и повторил задумчиво: — а рот сер.
— Ага, — закричал Николка, — видишь? А рот сер.
— А рот сер, а рот сер! — стали кричать ребята и бросились прочь бегом, оставив ресторатора в полном недоумении.
У хлебных рундучков они увидели большую толпу, напряженно внимавшую кому-то, кто басовито и сипловато о чем-то нараспев вещал сгрудившемуся здесь народу. Мишук, Николка и Жора поднимались на цыпочки, подпрыгивали вверх, но ничего разглядеть не могли.
— Это, верно, дяденька Ту-пу-ту? — сказал Мишук. — Будто его голос… А ну, Николка, нагнись.
Николка нагнулся, упершись руками в колени. Мишук вскочил к нему на спину и, поддерживаемый за руку Жорой, увидел старика в заплатанной матросской куртке. Старик зажат был в живое кольцо человеческих тел.
— Ту-пу-ту, Ту-пу-ту! Он, — подтвердил Мишук и спрыгнул с Николкиной спины.
XII
Чудесный ящик
Это был и впрямь он, отставной матрос из ярославцев Егор Калинников, по прозвищу Ту-пу-ту, однорукий и одноногий. После морского боя под Наварином в 1827 году Егор Калинников очнулся в корабельном лазарете и, заметив у себя на теле как бы нехватку, объявил сидевшему у него в ногах закадычному другу, земляку-волгарю Елесе Белянкину:
— Елисей, разумей: куда как лучше туловищу без ноги, нежели ноге без туловища. Имею туловище — значит, жив. И хоть одна теперь у меня рука, да коли придется, так и той можно поднести чарку к губам. А заместо ноги будет у меня теперь деревяшка — ту-пу-ту.
И стал с этого дня веселый матрос Егор Калинников Егором Ту-пу-ту.
«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», — стучит деревяшка Егора по каменистым тропкам Корабельной слободки, где в хатенках своих матросские жены поджидают мужей из дальнего плавания. У Егора на спине ящик, а в ящике — чудеса.
«Ту-пу-ту, ту-пу-ту», — шагает Егор по аллеям Мичманского бульвара, где по утрам сидят на зеленых скамейках отставные адмиралы. Адмиралы читают на бульваре газеты «Русский инвалид» и «Северную пчелу». Давно оглохшие от пушечной пальбы и просто от старости, адмиралы разговаривают, крича во весь голос, точно командуют на корабле во время жестокого шторма. Егор со своим ящиком подтягивается, выпрямляется, обнажает голову и — ту-пу-ту, ту-пу-ту — лихо проходит мимо адмиралов, утрамбовывая деревяшкой морскую гальку, рассыпанную по аллее.
На базаре, на Корабельной стороне, в толчее матросов с военных кораблей, греков-рыбаков, татар-садоводов и босоногих мальчишек, Егор дает свои представления.
В ящике у Егора дыра, в дыру вставлено увеличительное стекло. Установив свой ящик на раскидную подставку, Егор объявляет:
— Гей, молодки, павы-лебедки, ребята-ежики, матросские ножики! Покажу я вам Париж, город — прямо угоришь. И жарко и парко, любо-дорого-мило. Подходи, по копейке с рыла.
Поглядеть на Париж всего за медную копейку охотников на базаре много. Тем более, что в чудесном ящике Егора Ту-пу-ту можно заодно увидеть и «русскую знать, что любит денежки мотать: едет в Париж с золота мешком, а возвращается с палочкой пешком».
Но в последние годы зрителей у Егора Ту-пу-ту сильно поубавилось. Во всем Севастополе не осталось почитай ни одного человека, кто бы не видел Парижа и русскую знать у Егора Ту-пу-ту в его ящике с увеличительным стеклом. Разве только какой-нибудь татарин из глухого аула остановит где-нибудь поблизости свою скрипучую маджару, запряженную парой верблюдов. Он будет долго рыться в бездонных карманах своих широчайших шаровар, чтобы выудить оттуда копейку и положить ее на ящик с городом Парижем. И будет поджарый татарин, высушенный крымским солнцем, глядеть на Париж с утра и до полудня, покачивая головой, и причмокивая, и приговаривая:
— Ц-ц-ц… Скажи пожалуйста! Ай-ай…
И Мишук, и Николка Пищенко, и Жора Спилиоти — все они тоже по десятку раз видели город Париж и проходили по базару мимо дяденьки Ту-пу-ту не останавливаясь. Егор сидел подле своего ящика и пил кипяток из солдатской манерки.
Но вот теперь вдруг столько народу, к дяденьке Ту-пу-ту и не протолкнешься, только голос его надтреснуто гремит из толпы, разносясь по базару из края в край: